13 апреля 1571 г. Байи был помещен в лондонскую тюрьму Маршалси, где он познакомился с Герли, который как раз в апреле получил назначение на свой пост тюремного шпиона, и при его помощи поддерживал переписку с епископом Лесли, пока тот не был 14 мая арестован на основании данных, которые содержались в этой корреспонденции. Герли не только передавал письма Байи и ответы на них для снятия копий в ведомство лорда Берли. Герли посылал своему хозяину подробные донесения — они сохранились. Из них вряд ли можно вычитать, что Герли считал провокацией весь «заговор Ри-дольфи», хотя отдельные фразы как будто и наводят на мысль, что некоторые сведения ему были известны еще до того, как он их выудил у Байи. Не будет неоправданным предположение, что Герли было предписано держать язык за зубами даже в секретных донесениях. Руководители елизаветинской разведки безусловно придерживались правила, что некоторые вещи вообще не стоит заносить на бумагу. Да и Герли прямо пишет, что кое-что хотел бы сообщить Сесилу устно и просит об аудиенции. Несомненно, что Герли в своих донесениях сознательно притворяется незнающим.
Незадолго до перехода на «работу» в Маршалси Герли послал отчет о ряде лиц, использовавшихся епископом Росским для связи с его шотландскими единомышленниками. Удалось перехватить и письма, адресованные Лесли. Эту корреспонденцию Герли удалось добыть с помощью шотландца Уильяма Бартлета. Между тем, когда тот же Бартлет был направлен епископом Джоном Лесли в Маршалси для связи с Байи, Герли предпочитал описывать встречи и беседы со своим коллегой по ремеслу, как будто тот действительно был неприятельским лазутчиком. В частности, Герли сообщал с серьезным видом, что, по словам Бартлета, Томас Кобгем является «ближайшим и тайным другом епископа». Бартлет взял на себя задачу доставлять письма от Байи к Лесли и от посла к Байи, а потом и к Герли, облегчая тем самым работу «великомученика». А тот, освещая в донесениях такое вполне разумное «разделение труда», дополняет его описанием, как он, чтобы произвести впечатление на Бартлета, потрясал своими цепями и как шотландец рыдал от сочувствия, а потом, изложив эту историю епископу, рассеял его сомнения в верности «узника». Таким образом, нельзя принимать все в тайных донесениях Герли за чистую монету: что-то писалось явно не для Уильяма Сесила, а для тех, кому тот захочет показать эти донесения, будь то члены Тайного совета или будущие участники суда над Марией Стюарт и Норфолком или сама королева.
Между прочим, эпизод с Бартлетом показывает, насколько прочной была сеть наблюдения за Байи, через которую не удавалось прорваться ни одному действительному посланцу. 16 апреля такую попытку сделали Макинсон из свиты Лесли и служащий испанского посольства Мельхиор. Оба они были арестованы. Мельхиора выпустили через 10 дней, а Макинсон отсидел два месяца. Находясь в тюрьме, Макинсон, не первый поддавшийся чарам Герли, предложил его в качестве посредника для связи между Байи и епископом. Попытки Байи наладить связь помимо Герли сразу же окончились неудачей — до Лесли просто не дошло письмо, в котором фламандец предлагал новые пути для пересылки корреспонденции. Наконец, еще одно важное обстоятельство. По признанию Байи, он в переписке с епископом использовал шифр, переданный ему Герли. Иначе говоря, Герли и его хозяин могли делать любые нужные им добавления к этим письмам (техника, впоследствии широко использовавшаяся секретной службой лорда Берли). Остальные эпизоды «дела Байи», часть из которых уже известна читателю, — неосторожность Герли, которая раскрыла глаза Байи, трюк с «доктором Стори» — можно оставить в стороне, так как они, по-видимому, не могут помочь в решении интересующей нас загадки — истинной подоплеки «заговора Ридольфи». С этой целью придется оставить фламандца и посмотреть, чем в те месяцы, когда тот томился в Маршалси и Тауэре, занимался пославший его в Англию Роберто Ридольфи.