Я медленно кивнула, понимая, что и в этом он прав. Хотела попросить разрешения остаться с ним до утра, но поняла: это и будет то самое взаимное мучение. Он сделал красивый жест. Подарил воспоминание, которого мне не хватало, но дальше тянуть нет смысла. Перед смертью, говорят, нельзя надышаться. Как нельзя надышаться человеком, которого теряешь. Но с ним я хотя бы могла попрощаться. И сказать все самое важное.
Я слезла с табурета, обошла стойку и подошла к Маркусу. Он повернулся ко мне, тоже опуская ноги на пол.
– Я позабочусь о Конноре, обещаю, – сказала я, сжав его руку. – И обязательно расскажу ему однажды, каким прекрасным человеком был его отец.
– Можешь приукрасить, я не буду против, – хмыкнул он, как мне показалось, просто храбрясь.
Я изо всех сил старалась не дать волю слезам, мне не хотелось портить ими момент. Крепко обняла Маркуса, и шепнула на ухо:
– Мне кажется, я успела полюбить тебя даже больше, чем любила того, другого.
Он поцеловал меня в висок, на мгновение прижался лбом к моей голове. Я все ждала, что Маркус что-то скажет в ответ, но он промолчал. Возможно, просто побоялся не совладать с голосом. Или не хотел привязывать меня к себе последним признанием. Хотя разве можно было признаться в любви громче, чем это сделал он, приняв такое непростое решение?
Маркус снова перехватил мою руку и вложил в нее магнитный ключ от двери. Я последний раз посмотрела на него и даже изобразила некоторое подобие улыбки. Кажется, снова буду реветь всю ночь. И скорее всего, не одну.
Сжав ключ холодными пальцами, я направилась к выходу. Тихо клацнул за моей спиной замок. Идя по пустому коридору хранилища, я все ждала чего-то. Наверное, выстрела. Раз Антуан позволил Маркусу устроить этот ужин и даже оставил ключ от двери, то наверняка дал возможность уйти самому. А яд едва ли его возьмет.
Но Маркус поберег мои чувства и в этом: выстрела так и не прозвучало. Вскоре за мной закрылись двери лифта, и он повез меня наверх. На наш третий этаж.
Я не плакала. Видимо, так хорошо удалось взять себя в руки в хранилище, что теперь не могла отпустить. Да и рано еще. Сейчас мне оставалось только порадоваться тому, что я ничего не чувствовала. Позволит сохранить лицо перед коллегами.
С которыми я столкнулась, едва вышла из лифта. Берт и Фрай стояли у окна в коридоре, что-то активно обсуждая. Фрай выглядел непривычно возбужденным и крайне довольным. Я даже разозлилась на него за этот энтузиазм, хотя и понимала, что ему точно не было смысла надевать траур из-за Маркуса.
Интересно, он уже убил себя?