— Гений, гений, — испустив очередной вздох, наемница обреченно махнула рукой. — Мне расплатиться-то с тобой серебра хватит?
-Ха... — Довольно усмехнулся коротышка. — Вечером поговорим.
— Черт. Умеешь ты настроение испортить. Без штанов, небось, меня оставишь... — Крутанув шеей, Элеум в два больших шага сблизилась с коротышкой и, нагнувшись к его уху, тихо шепнула. — Разговор наш помнишь? Если я не вернусь, то фура и соль — твои. Только позаботься о Кити, хорошо? Как о дочери.
— Клянусь. — Коротко кивнул, враз посмурневший карлик. — Как о дочери... — повторил он еле слышно.
— Ну, вот и хорошо, — беззаботно улыбнувшись, наемница повернулась к несмело топчущейся в десятке шагов Кити. — Ну что, кисонька, что стоим, кого ждем? Вперед, к приключениям! — И мимоходом послав воздушный поцелуй с хмурым видом подпирающего ворота Майло, шагнула на улицу.
****
Застонав, Сей с трудом перевернулась на живот и попыталась встать на четвереньки. Получалось плохо. Болело все. Боль разливалась по телу волнами, отнимала силы и желание жить. Болела разбитая, покрытая добрым десятком рассечений голова, ходящие ходуном, опухшие подушкой бока, отбитые почки, крестец, в который один из уродов, уходя, впечатал подкованный сталью каблук. В свернутом на бок носу неприятно хлюпало. В глазах двоилось, а еще нестерпимо хотелось спать. Это был плохой признак, но позволить себе валяться на грязном полу было для нее непозволительной роскошью.
Они его забрали. Просто взяли и забрали. За долги. За чертовы, долбанные долги, о которых она даже слыхом не слыхивала. Какой, в пекло, новый налог? Оглядев залитый кровью пол каморки, женщина остановила взгляд на единственном предмете мебели, старом пропахшем пылью и плесенью матрасе, вытерла слезы и, зло сжав кулаки, заскрипела зубами. Маленькому Наксу всего шесть. Шесть гребаных лет, в течение которых она вынуждена была расстаться сначала с накоплениями, затем с украшениями и безделушками, потом мебелью и домом в районе теплиц, и наконец, с остатками гордости. Гребаная жизнь. Но она сама выбрала. Тогда, сейчас уже казалось — в другой жизни, когда у нее сначала перестала идти кровь, а потом начало расти брюхо.
Скользкий Барым — купец, чьи караваны она водила уже третий год, сразу сказал, что пора выбирать. Либо она избавляется от ребенка и продолжает работать на него, либо валит на все четыре стороны. Верука выбрала второе. Тогда это казалось ей правильным, тогда... Женщина зарычала... Дерьмо. Даже если бы она могла вернуться в прошлое, то поступила бы точно так же. Разве что, не выпендривалась бы и сразу согласилась работать вышибалой в борделе. Ей просто не повезло. Да и гордость помешала. Ну, как же, Верука Сей, по прозвищу Шип, одна из лучших проводниц, пойдет работать в дом терпимости. Черт, да она бы сейчас и шлюхой быть согласилась, им, во всяком случае, хоть платят нормально, да только кто же ее возьмет? Коснувшись грубыми, корявыми, похожими на увитые проволокой и небрежно обтянутые грубой кожей ветки пустынной колючки пальцами опухшего, безволосого, безбрового, почти безгубого, похожего на лоскутное одеяло лица, Верука рассмеялась. Что же... за напоминающие недожаренный кусок мяса рожу и тело, на которое даже серокожий не позарится, можно сказать ?спасибо? алкашу-папашке, умудрившемуся еще в детстве вылить на нее целый котел кипятка. Хотя самому ему это не мешало. Нет, Верука не держала на него зла, в конце концов, это он научил ее предсказывать песчаные бури за несколько дней до ее начала, стрелять без промаха, видеть следы на песке и ориентироваться по звездам. И именно он подарил ей её первую винтовку. Но, с другой стороны, она с наслаждением вспоминала тот момент, когда он со сломанным хребтом, корчась на песке и выхаркивая гнилые внутренности, просил у нее глоток воды. Дурак. Он ведь, сам учил её никогда не тратить воду попусту. И не прощать обид. В тот день девочка Верука выросла. И появилась Шип.