Тут же я познакомился с пианистом Моисеевичем, который много и успешно играл в Англии. Он говорил, что у меня в Англии большое имя и советовал поехать туда. Я и так собираюсь и мне приятно это слышать, так сказать, навстречу. В половине двенадцатого вечера я во фраке выехал в Буффало.
3 февраля
В одиннадцать часов дня Буффало, город Буйвола. Большой, грязный и скучный для глаза.
Тепло, серый снег тает. Отель хороший, но ни в одной газете нет объявления о сегодняшнем концерте. Так как я не знал названия зала, в котором играю, а в телефонной книжке не мог найти фамилию здешнего менеджера, то очутился в дурацком положении. Отложив на завтра поездку на Ниагару, до которой здесь час езды в поезде или трамвае, я пошёл ходить по улицам в надежде найти на стене афишу о себе. Вместо этого я набрёл как раз на музыкальный магазин, где продавались билеты на мой концерт, и таким образом дело было улажено.
Концерт состоялся вечером в огромном зале на четыре тысячи человек, и довольно недурно наполненном, но менеджер раздал пропасть дешёвых билетов учебным заведениям, поэтому аудитория состояла почти сплошь из молодёжи, которая, слушая новые для себя вещи и нового пианиста, и, по-видимому, многого из того, что я играл, не понимая, - не знала, что ей делать, - аплодировать или нет. Поэтому у меня впечатление было, что приняли сдержанно, хотя успех в конце концов порядочный, а после «Прелюда» Рахманинова и «Наваждения» - bis'ы. Занимал меня так же вопрос, заплатит мне менеджер или нет, ибо Haensel предупредил, что он имеет привычку иногда недодавать, а потому я не должен начинать концерта, не получив всех трёхсот долларов. Однако перед началом он принёс двести, после конца ещё двадцать пять (серебром!), а остальные пообещал завтра.
В артистическую прибежали приветствовать с десяток лицеисток, почти все в очках, и я должен был писать им фамилию на программах.
4 февраля
Утром обдумывал либретто третьего акта, и кое-что написал.
Менеджер принёс ещё двадцать пять долларов и расписку на остальные пятьдесят, которые отдаст завтра или пришлёт. Говорят, что сбор был всего двести тридцать, но критики, сравнивая с французским пианистом Cortot, знаменитостью, игравшем в другом зале одновременно со мною, писали в мою пользу.
Так как инфлюэнция в Нью-Йорке, спустившаяся было ниже трёх тысяч, снова прыгнула вверх, то я решил застрять на день на Ниагаре, взял чемодан и в трамвае приехал туда. Отвергнув предложения гидов, которые, вероятно, назойливо рассказывали бы о количестве кубических футов падающей воды, я решил осмотреть водопад самостоятельно и первым делом достал план местности. Но погода была ветреной и очень холодной, а потому я взял закрытый автомобиль, который и возил меня два часа по самым важным местам. Когда мы подъехали сбоку к водопаду, то картина открылась самая фантастическая, и я сразу никак не мог ориентироваться, ибо Ниагара была вся завалена грудами снега, целыми горами замёрзшей пены и шероховатыми ледяными полями, до падения и после него. А среди всего этого царства холода бурлила и кипела вода, то скрываясь в замёрзшие пучины, то вырываясь из под льда. Мы объехали оба водопада, канадский и американский, со всех сторон и я спускался вниз. Картины интересные, местами величественные, местами просто живописные. Фабрики коптят небо, но относительно жмутся в стороне. Самое интересное, говорят - проходить под водопадом, но в зимнее время — это недоступно из-за льдов: по бокам вода совсем остановилась в падении, замёрзнув в виде огромных сосулек, как обледенелые усы у извозчика.