12 мая
Спим плохо, дико орал ребёнок в соседней комнате: некстати ввиду сегодняшнего концерта. Ребёнок - дочка пятнадцатилетней матери, и кричит от недостатка соответствующего питания. Купили ему кило рису. Утром любуемся Араратами, Большим и Малым, прямо против балкона. С большим опозданием прибыл за нами автомобиль, который достал у местного правительства директор филармонии Македонский. Поехали на озеро Севан в шестидесяти семи километрах, куда ведёт вполне приличное шоссе. Озеро огромное, километров семьдесят в длину и лежит на высоте почти два километра. На моторной лодке мы добрались до небольшого островка, на котором был раньше монастырь, а теперь дом отдыха. С небольшого и гористого островка чудный вид на все четыре стороны. Очень хороши две церковки IX века, внутри опустошённые. В озере много форели, но всё для экспорта, и лишь с большим трудом, после объяснений, нам делают исключение и варят две огромные и очень вкусные форели, которые едим руками за отсутствием других приборов. Возвращаемся в Ереван, я сплю, а в девять часов сижу уже во фраке. Но за мною присылают лишь без десяти десять: искали извозчика и не могли найти. Ждущей же публике объявляют, что Прокофьев устал после посещения озера Севан и спит. Я возмущён и хочу протестовать. Концерт проходит вроде как в Тифлисе: небольшой зал, публика битком, слушает внимательно и раскачивается к концу. Ввиду жары и духоты открыты окна и слышно, как со звоном и грохотом проносится трамвай - единственная линия в городе. Если пьеса позволяла, я останавливался в этот момент. После концерта идём в кафе-подвал, где нас угощают чаем, печеньем и мороженым. Туда же приглашены местные народные музыканты, которые играют на «дудках» (коротенький гобой, который однако в piano переключается на большой мягкий кларнетный или флейтный тембр) и на «тарах», род мандолины, отсюда гитара. Кушнарёв объясняет, что в той музыке есть персидское влияние, и меня поражает, как много отсюда Римский-Корсаков почерпнул для «Шехеразады», не только в мелодике, но и в приёмах.
13 мая
Сегодня поевший риса ребёнок не кричал, но с семи часов утра чинили балкон и дико лупили молотками. Ввиду того, что вчера легли в два, не выспались. Опять прислали правительственный автомобиль, и с Кушнарёвым в качестве гида поехали в Эчмиадзин, монастырь IV века и резиденция армянского католикоса, которого советское правительство, несмотря на антирелигиозные чувства, оставляет в покое, находя полезным, чтобы связующее звено всех армян находитесь в Союзе. Впрочем, земли у него реквизировали, и он живёт посылками из-за границы. Самих монахов оставили человек двенадцать. Одна монахиня (игуменья), которой девяносто лет, пригласила нас зайти в келью, просторную, с окнами в сад. Но разговоры её были о житейских дрязгах, и не без тщеславия она предлагала обратить внимание на её портрет в музее (она очень красива на портрете). В музее нам показали старинные армянские книги с чудесными рисунками и несколько картин Айвазовского (это неважно). Кушнарёв, человек чрезвычайно симпатичный и знающий, рассказал ряд легенд (переписка одного армянского царька с Иисусом Христом). Затем мы зашли на восточный базар и в облаках пыли вернулись в Ереван. В девять часов вечера выехали обратно в Тифлис, провожаемые Македонским, любезным, но постоянно всё путающим, и молодым заведующим Главискусства. Плёнку мне, однако не успели вернуть и обещали дослать; или вовсе не собирались. Главискусство уговорил не обращать внимания: «Это в километре от границы, и они относятся несколько нервно». Я обратил его внимание на клинописную доску под открытым небом, тогда как копии Айвазовского в музее.