Потом я не сомневалась, что номер был 435-85-86. В палатке на стене висел один аппарат, но в нем не было гудков. Следующие четыреста двадцать четыре дня я каждое утро брала трубку в надежде, что они появятся.
— Но их не было, — сказала я. — Чертов телефон не работал.
— Ты провела там четыреста двадцать четыре дня? — Ты говорил так, будто не верил.
— Я считала.
— Это почти два года!
— Четырнадцать месяцев. Я же говорила — это слишком.
— Нет. Я должен знать.
Мне хотелось замолчать, но хотелось и рассказать. Я сказала:
— Кошмаром были часы между тем, как мы ложились, и тем, как поднимались.
Самолет сел во тьме и песке. В отдалении колючая проволока ограждала распухшие палатки — большие белые коробки в шершавой пустоте. Техас — хотя тогда я этого не знала. Конечная остановка, максимальный вайцзю. Слишком холодно зимой и слишком жарко летом — злая, палящая жара, изнывавшая по дождю.
На металлическом каркасе палатки был натянут тяжелый белый пластик. Неровные бетонные полы, будто цемент заливали в спешке. Еда казалась нездоровой — восковой хлеб, бледная овсянка, лапша с флуоресцентным сыром, — а так как столовая стояла рядом с туалетами, на вкус всё было как моча и говно. Резкий привкус мочи в итоге ушел, остался только голод, и я ела сыр с молоком, из-за которых потом корчилась на толчке.
Свет никогда не выключался, так что глаза ныли и пульсировали. Я лежала на койке и слышала, как рядом на нашей кровати во сне разговаривает Леон, на соседней кровати — вас с Майклом и ругалась на охрану по-фучжоуски. «Идите в жопу. Идите на хер». Самым худшим было, что ты подумаешь, будто я тебя бросила.
Когда сон приходил, он был зазубренным и беззвучным. Я просыпалась от голосов, не зная, часы прошли или минуты, и видела над собой охранника, ставившего галочку на бумажке.
«Проверка», — говорил охранник.
«Я здесь», — отвечала я по-английски.
Палатка была длиной с городской квартал, но уже. На двухэтажных койках, в восьми рядах по три койки в каждом, спали двести женщин. Мы ходили в темно-синих джинсах на резинке, мешковатых синих рубашках. Халтурное шитье; плохие подолы. Ни у кого не было денег, и мы никак не могли их получить, только если наши семьи знали, где мы. Можно было работать уборщицей — подметать полы, выскабливать туалеты, выносить мусор за пятьдесят центов в день, — но очередь туда была длинная, семьдесят три имени перед моим.
Туалеты и души находились на большом открытом пространстве, окруженном низкой стенкой, доходившей мне до пояса. В основном мыла не было, а часто — и воды. На лице вылезали прыщи, на руках сыпь, кожа стала воспаленной и сухой. Посреди палатки была стеклянная восьмиугольная будка с тонированными окнами, откуда за нами наблюдала охрана. Они видели нас, но мы не видели их. Я подходила к лестнице восьмиугольника и махала.