— Хватит тебе тереть. Я потом уберусь.
— Мы выпили столько пива! Неудивительно, что соседи стучали.
— Присядь. Давай я.
— Ты уже устроила мне вечеринку.
— Потому что сама так хотела. Ты мне за это ничего не должен.
Она взяла апельсин с одной из тарелок с объедками и села за кухонный стол. Он отложил губку и смотрел, как она его чистит, снимает шкурку ногтем, делит на тарелке — половина для нее, половина для него. Он обнял ее сзади. В удивлении она взяла его за руки. Он многие годы думал, как бы они жили, если бы мама с Леоном не уехали, если бы Вивиан не сдала его в агентство по усыновлению. Это было как смотреть на воду, растекающуюся по сухому асфальту — разбегающуюся во всех направлениях. Питер и Кэй усыновили бы другого мальчика. Он бы жил в Сансет-парке, или Бронксе, или Флориде, или еще каком-нибудь месте, о котором никогда не слышал. Он представлял, как его доппельгангеры проживают жизни, которых у него не было, в других квартирах, домах, городах и поселениях, с разными родителями, разными языками, — но сегодня он видел только себя, там, где он был, в конкретных обстоятельствах, которые стеклись к конкретной жизни, которая потечет в новых направлениях.
Он сел. Мама дала анкету и ручку.
— Я пошлю завтра.
Он взял дольку апельсина. Всё это время он ждал, когда начнется его настоящая жизнь: когда его примут в свой круг друзья Роланда и группа прославится. Когда он найдет мать. Тогда-то всё изменится. Но жизнь не ждала его, протекала — в разряде апельсинового сока на языке или в двуязычных снах, в лицах студентов, когда они понимали новое слово, в дымке от свечей на торте, когда он их задул. В наплыве, повороте и хрусте идеальной мелодии.
— Поедешь в Нью-Йорк на Рождество? — спросила мать. — К приемной семье?
— Нет, конечно нет.
— Они тебе часто звонят?
— Не разговаривал с ними с тех пор, как приехал сюда. Это был первый раз.
— Но они хотят, чтобы ты вернулся.
Он был как Тэмми — не мог ответить на взгляд матери.
— Мой дом здесь.
— Значит, ты останешься? Со мной?
Забавная штука — прощение. Можно много лет на кого-нибудь злиться, а потом осознать, что чувства изменились, что обычный образ мышления ускользнул, пока ты сам того не заметил. Он увидел — во вспышке тревоги на лице матери, пока она ждала ответа, в дрожащих голосах Кэй и Питера, когда они только что с ним прощались, — что за прошедшие месяцы его страх быть никому не нужным растворился. Потому что и мама, и Кэй, и Питер пытались убедить его, что заслуживают его любви, а не наоборот.
Он съел апельсин, взял анкету и открыл ручку, поискал глазами, где подписать.