Мимо пропыхтел автобус, разбрызгивая грязь. На светофоре загорелся зеленый.
— Знаешь, чем я сегодня занималась? — спросила мама. — У одной женщины на пятке была мозоль размером с твой нос. Пришлось отскребать. Я трудилась целую вечность. В итоге не чаевые получила, а говно на палочке. Если будешь умным, тебе не придется таким заниматься.
Он привык сдерживаться, но всё равно боялся. Матери ругаться было можно, но единственный раз, когда он ляпнул перед ней «жопа», с восторгом перекатывая мясистые слоги во рту, она шлепнула его по руке и сказала, что он слишком приличный мальчик для таких выражений. Теперь он молча повторял это слово про себя на ходу, по слогу на шаг.
— Думаешь, когда я была девочкой твоего возраста, я думала: «Эй, а поеду я в тот самый Нью-Йорк чистить гао-гао с чужих ног?» Не это я планировала.
«Всегда будь готов, — любила говорить она. — Никогда не полагайся на других в том, что можешь сделать сам». Она презирала лень, мягкость, слабых людей. Друзей у нее было мало, но тем, какие были, она всегда была верна. Она могла быть и очень злопамятной: проходила три лишних квартала до другой бакалеи, потому что два года назад кассир из той, что на углу, фыркнул из-за ее плохого английского. А он действительно был плохим, тут Деминь не спорил.
— Взять, например, Леона. Как он тебе?
— Леон классный.
— У него спина не в порядке. Плечи болят. Мужчины работают не в маникюрных салонах. Не закончишь школу — будешь рубить мясо, как Леон, заработаешь артрит к тридцати пяти.
Было нехорошо обсуждать йи ба Леона, такого сильного — перед Деминем, Майклом и их друзьями он отжимался на одной руке и разрешал бить его в живот, хотя Деминь всегда сдерживался от удара в полную силу. «Еще разок, — говорил Леон. — И это удар? Рукопожатие». Деминь гордился Леоном, хоть тот и не был ему настоящим отцом, — на эту тему из матери слова не вытянешь, он знал об отце только то, что того никогда не было с семьей. Если бы Деминь мог выбрать, кем станет, когда вырастет, он бы хотел быть как Леон или как тот парень, который играл в метро на саксофоне, в окружении людей, пока танцуют пальцы, надувается грудь и туннель заполняется лиловыми и оранжевыми всполохами. О, вот бы и Деминя так любили!
Под снегом Фордем-роуд была необычно тихой. Тротуар перед заброшенным зданием покрыл гололед, к нему прилипла красная жвачка, как одинокая пеперони к замороженной пицце.
— Какая-то бесконечная зима, — сказала мама, они держались за руки на ходу. — Не хочешь уехать отсюда? Туда, где тепло?
— Дома тепло.