Леонардо вздохнул. Это целиком его вина.
Джокондо требовательно протянул руку:
– Полагаю, у вас есть кое-что, принадлежащее мне.
– Да, спорить не буду, – согласился Леонардо. Он избегал смотреть на Салаи. Или на Лизу. И опустил взгляд на свой перстень. – Думаю, этого, – сказал он, снимая перстень с пальца, – более чем достаточно, чтобы покрыть мой долг перед вами. – Леонардо уронил сверкающую птичку в ладонь Джокондо.
– Нет, – прошептал Салаи.
Шелкоторговец хотел было возразить, но блеск золота, рубинов и изумрудов закрыл ему рот.
– Это настоящее?
– Перстень подарен мне королем Франции Людовиком XII. На него глубокое впечатление произвели мои мечты о полетах в небе наравне с птицами. Заверяю вас, вещица – не подделка.
– Вы думали, что сможете летать? – удивился Джокондо.
– Нелепо, знаю. – Он поймал Лизин взгляд. – Но я потчевал его величество занятными рассказами о моих экспериментах с полетами, и он подарил мне это. Чтобы воодушевить меня и поддержать в осуществлении моих замыслов. – Теперь у него осталась лишь одна мечта, над осуществлением которой он будет трудиться, покинув этот дом. – За этот перстень вы сможете нанять сотню живописцев, и они напишут вам сотню портретов.
– Нисколько в том не сомневаюсь, – кивнул Джокондо.
– Тогда я могу уйти? С портретом?
– Да, конечно… – пробормотал Джокондо, не в силах отвлечься от сверкающих камней.
На один последний короткий миг Леонардо встретился глазами с пронзительным взглядом Лизы. Она попыталась спрятать улыбку, но не сумела укротить радость. Леонардо повернулся и пошел к двери.
– Но вы собираетесь окончить портрет, ведь правда? – крикнул ему в спину Джокондо. – И тогда приносите его сюда. Надеюсь, вы позволите мне снова оплатить его?
– Безусловно, – отозвался Леонардо, крепко прижимая к себе картину. – Я человек слова. И всегда оканчиваю то, что обещаю окончить.
Солнечные лучи отражаются от беломраморной кожи. Мускулы напряжены, ребра подрагивают, колени, словно пружины, готовы вот-вот разогнуться, взгляд сосредоточен на надвигающемся противнике. Давид стоит, как живой, освободившись от закрывавшего его полога, и мужественно взирает на публику.
Когда Микеланджело сдернул полог, реакция была мгновенной и такой бурной, что сердце скульптора переполнилось радостью. Единый одобрительный рев зародился на дальней стороне площади, такой же – на противоположной, третий достиг апогея в первых рядах, и наконец волны восторга столкнулись и отхлынули назад, слившись в дружный хор. Прямо перед помостом худая молодая женщина рухнула на колени и запела молитвы Богу. Мальчишка, сидящий на отцовских плечах, пронзительно засвистел в знак одобрения.