Это было то самое учебное озеро, а он лежал у самой кромки воды, головой у Нимуэ на коленях.
Нимуэ; Нимье; Нинева...
Или я умер, невпопад подумал он.
Послышался тихий смех.
«Ты выходил из тела. Это может считаться „умер" по человеческим меркам».
Она была сейчас больше Гвендолоена, чем Вивиан, больше Нинева, чем Нимье, и больше Нимуэ, чем озеро.
«Как я сюда попал?»
«Тебя привез Блейз. И еще такой смешной человеческий мальчик. Ты не дал уничтожить деревню. Они благодарны».
«Они не должны. Я сделал это для себя, а не для них. Из гордости, а не из доброты. Я... был с Дикой Охотой. С... фир болг.»
«Шшш. Я знаю».
«Но я не знаю».
— Не знаю, кто я, — выговорил он вслух. — Не человек. Не дану.
Он разлепил неподъемные веки.
В сумеречном небе плыла белая луна, и глаза у Нимуэ были как две маленьких луны.
— Ты — Мирддин Эмрис, — сказала она. — Этого достаточно.
Мирддин вышел на берег озера и увидел ветер. Он переливался, как охапка павлиньих перьев, и каждое перо несло свой вкус, и цвет, и запах. Мирддин вгляделся, и чем больше он вглядывался, тем больше ветер расщеплялся на тонкие, разноцветные, переплетающиеся пряди — теплее, холоднее, пахнущие озерной водой, мхом, смолой и хвойными иглами, влажной беличьей шкуркой, грибами, прелью, кедровыми корнями, погруженными в ил, багульником, палым листом, белыми пальцами, растершими горсть брусники... Ветер был переплетением бледных, разноцветных нитей, вобравших в себя все, к чему прикасались, за каждой из них можно было последовать и вернуться к началу — но как выбрать, за которой? они разбегались, расходились в разные стороны, таяли, внимание рассеивалось, не успевая...
Ветер ударил в лицо и рассыпался. Мирддин вздрогнул, очнувшись, и только тогда понял, что шквал не шелохнул и палого листа, лежащего на причале.
Это был дурной признак.
Это был настолько дурной признак, что Мирддин постарался задвинуть знание о нем в сторону.
Существовала вероятность, что это просто последствия недавних событий, остаточные явления после встречи с Дикой Охотой; не было ничего странного в том, что разобранное и собранное вновь тело обостренно воспринимает звуки и запахи; ничего и странного в том, что разобранное и собранное вновь сознание испытывает проблемы с концентрацией.
Он опустился на одно колено, чтобы плеснуть воды в лицо — но от его прикосновения она отпрянула, как живая. Стеклянная, ровная поверхность озера вздрогнула, вздыбилась на мгновение и обрушилась с плеском — будто кто-то резко встряхнул скатерть. Мирддин медленно выпрямился. Это уже нельзя было списать на аберрации восприятия.