– Что было дальше?
– Его попробовали заставить замолчать, – говорю я. – Называли его глупцом, а когда поняли, что этим его не остановить, отняли у него звание Защитника и передали Отто. С тех пор все переменилось. Отто публично отрекся от брата. Они не разговаривали два года.
Мы стоим на вершине четвертого холма.
– Но даже после предательства Отто мой отец не сдался. Пытался переубедить людей, показать, что деревне помощь сестер пойдет на пользу.
– Получилось?
– Мало-помалу, – отвечаю я с вымученной улыбкой, – некоторые люди стали к нему прислушиваться. Вначале мало кто соглашался доверять сестрам, но потом их становилось все больше. Магда и Дреска стали заходить в деревню, начали разговаривать с людьми, учили их, как сажать сады, как задобрить растения, чтобы росли лучше. И вроде как жители потихоньку стали смягчаться.
Я перевожу дыхание, стараясь, чтобы голос не задрожал.
– До поры до времени.
Долина перед нами утопает в тени. Взглянешь на нее, и кажется, что там бездна. С каждым шагом я чувствую, как тьма окружает, захватывает меня, ползет все выше по моим башмакам, по накидке.
За спиной у нас раздается какой-то хруст. Мы оба разворачиваемся, смотрим сквозь ночь на тропу, которой шли, но там пусто.
Я вздыхаю.
Может, это просто олень.
– Однажды, – продолжаю я, и у меня щиплет горло и грудь, и глаза, а мы все продолжаем спускаться, – отец пошел в холмы, на юг. В тот год была дождливая осень, а за ней очень сухая зима, и земля потрескалась, не снаружи, а глубоко внутри, где не видно. Он поднялся до середины одного холма, и тут случился оползень. Склон обрушился, и его завалило… Прошел не один час, пока его нашли и откопали. Отца принесли домой, но у него было переломано все тело. Он жил еще три дня, а потом…
Я сглатываю, но некоторые слова просто невозможно произнести. Вместо этого я говорю другое.
– Поразительно, как все может измениться за один день, а уж тем более за три. Я увидела, как за эти три дня моя дядя будто окоченел. Я видела, как моя мама превращается в призрак. Видела, как мой отец умер. Я пыталась запомнить каждое его слово, старалась сохранить их в памяти, не сломаться.
Отто подошел и сел у кровати. Они поговорили в первый раз за два года. Многое из того, что они сказали друг другу, говорилось слишком тихо, чтобы это слышал еще кто-то. Но один раз Отто повысил голос. «Плоть и кровь, и глупость», сказал он. Он повторил это много раз.
Мой дядя просидел три дня, склонив голову. Но так и не ушел. В его голосе не было злости. В нем была печаль. Боль от потери. Мне кажется, Отто каким-то образом винил себя.