Но мой папа его никогда не винил. И он никогда не винил пустошь. На третий день он попрощался. Его голос всегда был слышен по всему нашему дому, как бы тихо он ни говорил. Стены перед ним просто расступались. Он попросил пустошь заботиться о его семье, о его деревне. Последнее, что он сказал, после того, как примирился со всеми и с каждым, было «Вересковая пустошь, я вверяю себя тебе». – Я закрываю глаза.
А когда открываю – впереди перед нами маячит пятый холм, и мы начинаем взбираться вверх, хотя у меня ноет все тело. Я теряю силы и оскальзываюсь, но Коул рядом и ловит меня за руку. Даже сквозь рукав я чувствую, как холодна его рука, и мне кажется, что он хотел бы что-то сказать, но что здесь скажешь.
Руки у него разом мягкие и сильные, и его пальцы напоминают мне, что он рядом.
Я прижимаюсь к его плащу, все еще под впечатлением от своих слов. Я крепко зажмуриваюсь. Слова расцарапали мне горло, и оно саднит. Возможно, настанет день, когда эти слова будут литься так же, как любые другие, легко и гладко, сами по себе. А сейчас каждое из них будто отрывает от меня по куску. Я собираюсь с духом и снова трогаюсь с места. Мы должны двигаться, и я это знаю. Сзади снова раздается хруст, но мы только прибавляем шаг.
Мы уже почти на вершине пятого холма.
Над головами у нас черным облачком кружит одинокая ворона.
Ее хорошо видно, когда она подлетает к луне, – иссиня-белый свет танцует на черных перьях. Но удаляясь от луны, она сливается с густой чернотой и скрывается. Только я все равно слышу хлопанье крыльев на ветру, и меня пробирает дрожь. Я думаю о Ближней Ведьме и дюжине ее ворон. Должно быть, мы близко. Ворона снова показывается в лучах света, после чего летит дальше на восток, резко опускаясь ниже вершины пятого холма.
Мы с Коулом карабкаемся вверх. Через несколько футов он останавливается, сосредоточенно вслушивается, наклонив голову набок.
Только сейчас я понимаю, до чего усилился ветер вокруг. Он крепчал так постепенно, что я этого не замечала, пока сейчас ветер не начал журчать, что-то приговаривать, да не тихонько, как у Коула. У этого ветра голос куда громче и выше, он почти поет. Коул морщится, но мы упорно поднимаемся к вершине. Кажется, ветер выплескивается с холма, толкает нас назад, и нам приходится сгибаться пополам, чтобы не упасть и двигаться наперекор ему.
– Мы почти дошли, – говорю я.
Ветер беснуется вокруг, отталкивает, стягивает. Один особенно сильный порыв чуть не сбрасывает нас с края холма, завывая так громко, что я почти различаю в нем слова Ведьминой считалки. От следующего порыва мы чуть не падаем на траву. Он вибрирует так, что все мои кости дребезжат в тон.