В старом районе было на удивление безлюдно. Все уехали в центр, в раскрашенные к празднику кварталы, где намечалось народное гуляние или парад.
Ана села на поезд на ближайшей станции – в залитый электрическим светом вагон, – и огромный яркий состав отправился на запад, к завершению дня.
На каждой станции в поезд заходили люди, которые возвращались домой или только ехали на праздник – определить было невозможно. Кто-то смеялся, громко разговаривал, шутил, но большинство вело себя как обычно, как и в любой другой день.
Раньше Ана отмечала праздник красок не одна.
Нив всегда тщательно планировал их маршрут. Они ездили весь день на поезде. Ана задыхалась, но не подавала виду – не хотела, чтобы он волновался. Она была счастлива. Нив рассказывал о чём-то – общая протяженность транспортных путей, самое высокое здание, самый древний храм, – а поезд с надрывным грохотом проносился над сверкающими улицами, город был ярким, живым, и даже ночь уступала права праздничным краскам и электричеству.
Теперь же за окном было темно.
Рядом с Аной со вздохом уселся седой обрюзгший мужчина. Он мельком взглянул на неё и тут же отвёл глаза. От незнакомца разило перегаром.
Ана ссутулилась, пряча лицо в дыхательной маске. Широкие улицы, над которыми громыхал состав, тонули в серости – лишь изредка внизу мелькали газовые гирлянды или цветные фонари.
Седой мужчина сказал что-то на га́ли – невнятно, заплетающимся языком, грубо выплёвывая слова, – но Ана ничего не поняла. В поезд набилась целая толпа – как в будни, в утренние часы, – и в этой шумной толкучке не было уже ничего праздничного.
За спиной громко разговаривали, Ана различала лишь отдельные слова и фразы, резкие и бессмысленные, точно кто-то неумело подражал человеческой речи.
Вскоре бадван пошёл ввысь, и старинный поезд со скрежетом и воем понёсся над плоскими крышами однотипных жилых домов. Казалось, что о празднике в этом году и вовсе забыли, но потом, после неприметной станции, на которой никто не вышел, они шумно влетели в недавно отстроенный район, и Ана даже прикрыла глаза от разноцветного сияния – ночь закончилась, не успев начаться, и наступил ослепительный электрический рассвет.
Город и вправду стал живым – как когда-то, в воспоминаниях Аны. Горели тысячи огней, по улицам искрил ток. Поезд пустел с каждой остановкой, люди выходили в обморочное сияние, в зарево гирлянд, которыми украсили перроны. Сосед Аны тоже вышел, и теперь она сидела одна.
Она смотрела в окно.
По стеклу, исцарапанному, с серыми клочками оборванных объявлений, скользили отблески городской иллюминации – переливчатые гирлянды, уличные фонари, круглые, как наполненные электричеством планеты, красные маячки, синхронно мигающие на остроконечных крышах абити́нских башен. Отражения двоились и расходились по затёртому стеклу неровными волнами, ярко вспыхивали и гасли, а когда поезд пролетал рядом с бессветными кубами муниципальных зданий, исчезали совсем, и на мгновение стекло темнело, отражая её лицо в дыхательной маске.