— Роот у нас в какой камере? — спросил он.
— Что-то случилось? — Кант переводил взгляд с Аронсона на Монсона.
— Нет-нет, мы просто заглянем к нему, — уверил Монсон. — Так в какой он камере?
— В четвертой. — Полицейский пристально посмотрел на него.
Монсон обернулся, жестом позвал Аронсона за собой и как можно медленнее зашагал по серому пластиковому покрытию.
В арестантской было всего четыре камеры; та, в которой сидел Роот, располагалась в дальнем углу. Монсон пару секунд подождал, а затем открыл окошко, прорезанное на уровне глаз.
Роот сидел на койке. Услышав звук открываемого окошка, он едва поднял взгляд. Вид у него был потерянный; от прежнего высокомерия не осталось и следа. Заметив Монсона, он немного выпрямился, и в глазах появилась тень былой самоуверенности.
Монсон обернулся, кивнул на окошко и прижался спиной к дверной ручке и замку.
— Прошу. Вот он.
Аронсон снова впился в Монсона взглядом. Он не сделал ни малейшей попытки заглянуть в окошко. Аронсон был на голову выше, его взгляд жег Монсону лицо, и полицейский понимал, чего на самом деле хочет посетитель. Знал, что произойдет, если он еще раз проявит слабость.
Он опустил подбородок и скрестил руки на груди, не глядя Аронсону в глаза. Сквозь зловоние арестантской он чуял запах пота и понимал, что этот запах исходит от него самого. Аронсон продолжал молча сверлить его взглядом.
Монсон почувствовал, как капля пота потекла по виску. Сжал губы. Отступать он не собирался. Нельзя проявить слабость.
— Ну, вот он сидит. Будешь смотреть — или?..
На лице Аронсона не дрогнул ни единый мускул. Монсону показалось, что он почти слышит, как идут секунды. Он отсчитывал их про себя, и пот стекал по спине.
Когда он досчитал до восьми, Аронсон вдруг повернул голову и слегка нагнулся, чтобы заглянуть в окошко. Потом медленно выпрямился. Жесткое выражение глаз слегка смягчилось.
— Доволен? — спросил Монсон. Форменная рубашка на спине настолько промокла, что он чуть не прилип к двери камеры.
Углы рта у Аронсона дрогнули и поднялись вверх в некоем подобии улыбки, но он так ничего и не сказал. Молчал до тех пор, пока они не вернулись в приемную.
— Спасибо, Кристер.
— Не за что. — Монсон хотел, чтобы его голос звучал непринужденно. Словно то, что только что произошло в арестантской, совершенно нормально.
Он ждал, когда Аронсон уйдет, но тот, вместо того чтобы выйти в стеклянные двери, продолжал стоять рядом с ним. Он протянул руку, и после секундного колебания Монсон пожал ее. Пожатие было крепким; Аронсон задержал его ладонь в своей, кивнул, и на его лице появилось выражение, которое Монсон не сразу сумел истолковать. И вдруг понял, что это. Именно ради этого выражения на лицах людей он тяжко и долго трудился, но уже начал сомневаться, что когда-нибудь увидит его.