— Я начал с себя, — говорю заказчику, он довольно прикрывает глаза, но остальными буркалами вопросительно пялится на меня.
Но я не счел нужным пояснять. Цепь смертей тянулась за мной, сковывала меня. Мучительнее всего — усомниться в собственном чувстве реальности, подпустить мыслишку: а может не все то, что чудится? Может и нет никакой Базовой реальности, точно так же как вестибулярный аппарат утрачивает ощущение верха и низа, и человек теряет способность сделать хоть шаг. До чьей смерти тогда есть дело? Единственный, до кого можешь дотянуться, — ты сам.
— Нашим объектом всегда был он и только он, — говорит заказчик, извлекая откуда-то из стола трубку и прикусывая мундштук. Внутри прозрачности клубится дым. — Нетчи. Поэтому логично предположить, что за происходящее в ответе именно он… она… оно… неважно. Порождение. Существо.
— Хорошо, — говорю я, — попробую.
Пирамидка смотрит на меня. Почти человеческий взгляд. Топорщится из стороны в сторону, словно пытаясь сдвинуться с места. Как бы она передвигалась? Не знаю и знать не желаю. Руки женщины обнимают ее, удерживают на коленях. Завязки рубашки распущены, так что видны тощие груди с никелевыми разъемами и контактами. Прокси-организм мало предназначен для вынашивания и вскармливания.
— Ути-ути, — говорит Мария, слегка приподнимая колени, будто качая пирамидку. — Га-га-га.
Младенец хлопает ресницами. Мария вытаскивает из букета цветок, подносит младенцу. Тот тянется к розе щупальцами — такими розовыми, пышущими здоровьем, с ямочками, хватает цветок, но женщина в последний момент отдергивает его, смеется:
— Нет-нет, чудо мое, уколоться можно! Нам надо быть очень осторожными! Правда, доктор?
Доктору нечего возразить. Доктор смотрит в единственный глаз младенца, в зрачок, окруженный полосатой радужкой.
— Слушай меня, Мария, — говорю я и делаю шаг к кровати. — Слушай внимательно то, о чем я говорю.
Она прижимает пирамидку крепче. Чувствует.
— Я перепробовал все, что мог. Все варианты. Все сочетания. Но цикл повторяется за циклом. Базовая реальность обратилась в змея, который кусает себя за хвост. И это связано с нами — тобой, мной, им и вот этим, — указываю на ребенка. — Я убивал вас десятки раз. Иногда безболезненно, но иногда… Прости. Потеря чувства реальности — мучительное чувство.
— Бедный, — говорит она, и я не верю собственным ушным дыркам. Я — бедный?
Хочу возразить, но не могу, потому что кодовое слово распахивает запечатанную ячейку памяти, высвобождая спутанную последовательность далеких воспоминаний. Не упомнить — кто их запер там. Но словечко «слизень» ранит особенно. Оно лезвием режет сердце, выдирает из буркал слезы, на которые те, оказывается, вполне способны.