"... Потом община самоусовершенствующихся забралась чуть не на Казбек, чтобы уединиться от жизни... Потом белокурое безумие в оленьей дохе едет по реке в лодке сам-друг и собирается отдыхать. И так везде. Они как будто сговорились.
Слушатели смеялись, но Беккеру было вовсе не до смеха. Запустив свои длинные руки в корчагу, он принялся растирать какую-то штуку белья с таким ожесточением, как будто бы это был один из столь ненавистных героев безвременья.
-- Не верю я, -- повторил он сердито, -- может ли быть, чтобы нигде живого человека не было!? Разве русская жизнь до такой степени клином сошлась? Напротив, кажется, в последнее время она немного отмякла.
-- Жизнь-то отмякла, да люди не успели отмякнуть, -- сказал Рыбковский.
-- Не знаю! -- сказал Беккер с сомнением. -- Но если это правда, -- он вынул из корчаги руку, покрытую мыльной пеной, и трагическим жестом указал на стол, -- так это чёрт знает на что похоже, -- докончил он.
-- Я не удивляюсь, что эти... -- мыльная рука сделала поворот в воздухе и уставилась на лицо Ратиновича, стоявшего напротив. -- Я не удивляюсь, что эти так пялят глаза на Европу. Там, по крайней мере, жизнь, чёрт возьми!
Ратинович коротко засмеялся.
-- Не отвертитесь! -- сказал он с сознанием спокойного торжества. -- Чумазый слопает всю славянскую подоплёку.
-- Что вы так торжествуете? -- сказал Рыбковский, опять обозлившись. -- Ну пусть слопает или уж слопал. Зачем же так громко потрясать кимвалы? Разве чумазый -- такая привлекательная фигура?
-- За чумазым идёт другая сила, которой вы не видите или не хотите видеть, -- сказал Ратинович.
-- Никакой нет силы, -- возразил Рыбковский. -- Два с половиной человека... Одна ласточка не делает весны.
-- Есть, есть сила! -- кричал Ратинович. -- Вы не знаете, у меня есть факты. Жизнь меняется. Современная Россия не похожа на вашу. Вы проморгали целую новую полосу!..
Дети успели покончить с ягодами. Под влиянием Марьи Николаевны маленькая девочка согласилась поделиться с другими. Теперь берестяное лукошко обратилось в повозочку, в которой мальчуган возил деревянный чурбанчик, изображавший собаку, с четырьмя бугорками вместо ног и цилиндрически вальковатой головой. Девочка опять подбежала к Рыбковскому.
-- Дядька, -- сказала она, -- посади на шейку! Хочу на шейку!
Рыбковский нагнулся и, подхватив девочку, посадил её к себе на плечи.
-- Ходи, ходи! -- кричала девочка.
Рыбковский стал бегать по комнате, топаньем ног подражая коню. Девочка визжала от восторга, но вместе с тем, опасаясь упасть, цепко хваталась за уши и волосы "дядьки". Младенец успел уже перейти на руки Кранца. Так как в комнате было тепло, то его оставили в одной рубашонке. Марья Николаевна ушла на поиски вещей, необходимых для обновления его туалета. Кранц ходил по комнате с ребёнком на руках и напевал точно так же как недавно Шихов: "Бэум, бэум, бэум, бэм!"