Он единственный человек, кому ты решаешься признаться чуть слышным голосом — с тобой творится что-то странное, и дело тут не в холоде и не в усталости, это все ерунда… «Ты же меня знаешь, Интеллектуал. Дело совсем в другом: такая тоска охватывает, как подумаешь, что жизнь только-только начинается, а мы должны погибнуть, превратиться в горстку пепла, не осуществив того, о чем мечтали, не насладившись любовью, молодостью и, еще печальней, не успев даже оказать сопротивление, встретиться с врагом лицом к лицу, доказать свое мужество и преданность нашему делу в открытом бою». Он долго молчит, словно не слышал твоих слов или не придал им значения, и только жадно затягивается раз, другой, зажав между большим и указательным пальцем продолговатый окурок, вдруг приобретший для тебя сходство с ракетой — той ракетой, что в любой момент может обрушиться на вас с территории Флориды. Потом, откашлявшись, говорит, что Соединенные Штаты обладают запасом ядерных вооружений, достаточным, чтобы четыре раза уничтожить нашу планету — как будто одного раза им мало, — и выпускает струю дыма под брезент, которым вы укрыты. Снова вынув из кармана зажигалку, он какое-то время забавляется с ней: зажигает, гасит, дует на крохотный язычок пламени, пляшущий в полураскрытой ладони. «Эта война абсолютно бессмысленна», — наконец бросает он и опять погружается в молчание, словно внезапно утратил способность теоретизировать, столкнувшись с конкретной ситуацией, к которой не применишь ни сократический метод, ни диалектическую логику, ни все те научные законы, на какие он прежде опирался, веря, что человечество идет по пути непрерывного прогресса и в конце концов создаст нечто вроде рая на земле. Он тушит окурок о подошву и бережно засовывает его обратно в пачку, предвидя окопные лишения. Врачи обнаружили у него какие-то неполадки в легких из-за курения, грозящие в будущем тяжелыми последствиями, но он несмотря ни на что продолжает дымить как паровоз, выкуривая в день по две-три пачки самых крепких сигарет. «Все равно умрешь, рано или поздно», — внезапно роняет он, и по странной причине слова эти доносятся до тебя откуда-то издалека, хотя вы сидите рядом, почти вплотную друг к другу, и он говорит тебе чуть ли не на ухо.
«Все равно умрешь», — повторяешь ты про себя, и эта истина, которая всегда была для тебя лишь общей идеей, соотносящейся с неким явлением природы, таким же естественным, как, допустим, вращение Земли, вдруг обретает осязаемую конкретность; она как призрак витает над вами, и чем дольше вы едете, тем неумолимей вторгается в твой мир, опрокидывая его вверх тормашками. Ты пытаешься представить себя мертвым, понять, что произойдет с тобой, когда ты перестанешь ощущать, например, этот холод или голод, жажду, тяжесть собственного тела, затрудненное дыхание; когда прервется круговерть мыслей — то ярко вспыхивающие, то затухающие, подобно огням фейерверка, они иссякнут, — угаснет разум, повелевающий всеми чувствами; когда тебя покинут видения, воспоминания и четкие, как китайские тени на белой стене, силуэты тех, кто был частью твоего прошлого; когда ты не сможешь создавать новые многоцветные образы, оживляя их с помощью волшебного фонаря воображения; когда станешь равнодушным к красоте и уродству; когда лишишься способности страдать, наслаждаться, мучиться, радоваться счастью; когда превратишься в нечто, лишенное эмоций, выхолощенное, опустошенное; когда утратишь связь с окружающими, а главное, навсегда расстанешься с Эленой, ибо пути назад не будет, и любовь, которая так много значила для вас обоих, исчезнет, растворится без остатка.