Современная кубинская повесть (Наварро, Коссио) - страница 171
Решив принять участие в Кампании по ликвидации неграмотности, Элена ночи напролет убеждала родителей, которые никак не могли взять в толк, почему она должна их бросить, надеть мужские брюки и таскать за спиной тяжелый рюкзак. Неужели все это для того, чтобы научить грамоте дремучих крестьян, не способных усвоить алфавит? Скрепя сердце отец отвез ее на вокзал, и вместе с сотнями таких же, как она, юношей и девушек Элена отправилась на поезде навстречу отвесным горам, поселкам без электричества и хижинам, где жили люди, спрашивавшие, действительно ли она учительница, потому что ей и вправду нужно было еще самой многому учиться. Неподалеку от этого района шли бои с бандитами, и мать приехала, чтобы увезти Элену — «если ты не поедешь, у меня будет разрыв сердца», — а через неделю возвратилась восвояси с корзиной фруктов, благословив дочь на прощанье: «Ты стала совсем взрослой и выбрала свой путь». Мать уселась в такси и, поднимая стекло, сказала, чтобы она всегда делала то, что считает своим долгом и судьбой. «И не думай, будто я плачу, это просто солнце слепит, а я забыла захватить очки». Элена вернулась домой похудевшей, в чем-то неуловимо изменившейся, но зато теперь она твердо знала, чего хочет добиться: приносить пользу другим и всей стране, полюбить мужчину, которого она сама выберет, и создать что-то свое — пусть маленькое, но свое. Она тут же сказала о своих ближайших планах, с которыми ее родителям тоже пришлось согласиться, потому что дочка уродилась у них дерзкой и своевольной, — изучать медицину и переехать в Гавану. Вначале Элена поселилась в доме дальней родственницы, перебравшейся в столицу еще в «старые добрые времена», впрочем, вскоре с ней разругалась из-за того, что та оказалась не в меру обидчивой и к тому же ретроградкой, и стала жить отдельно, сняв квартиру «в приличном районе, соседи — очень славные люди, надеюсь, вы меня скоро навестите, крепко вас обнимаю и целую».
Последние удары колоколов прозвучали около девяти, и Элена подумала, что с тобой что-то произошло, может, даже несчастный случай, потому что ты никогда еще так не опаздывал и не заставлял ее торчать столько времени в парке расфуфыренной дурой. Она пошла в сторону твоего дома, все еще надеясь встретить тебя по дороге, с галстуком в руках, в нечищеных ботинках, и услышать торопливые объяснения, что у вас было срочное совещание и ты не смог ее предупредить, даже пообедать не успел. И она с радостью убедилась бы, что волновалась напрасно; однако сегодня она не намерена так просто принять твои извинения, ибо любовь — тоже важная вещь, которая требует своих срочных совещаний, неотложных встреч и внимательного отношения, потому что без любви новое общество существовать не может, даже если и понастроить тысячи фабрик и небоскребов. Обо всем этом Элена размышляла, пока шагала по близлежащим улицам, стараясь унять растущее беспокойство, предчувствие беды, перед которой бессильны ваши ласки и поцелуи, неизвестно откуда возникшее ощущение опасности, признаки которой ей чудились и в тишине улиц, обычно заполненных людьми, а сейчас словно вымерших, и в далеком завывании сирены, возвещавшей о каком-то неизвестном бедствии, возможно — о пожаре. Дома, казалось, опустели, и хотя окна были открыты и освещены, из них не доносилось ни звука, будто все жильцы внезапно ушли на массовый митинг, каких в ту пору проводилось немало, однако на этот понедельник октября, насколько ей было известно, ничего подобного не планировалось. А что, если тебя тоже нет сейчас ни дома, ни в министерстве — вообще нигде, подумалось ей. Может, ты исчез вместе со всеми, бросив ее в этом городе-призраке, и она обречена искать тебя на проспектах и площадях, но найдет там лишь пыль воспоминаний, отпечаток твоего взгляда, эхо твоих обещаний, тень твоего присутствия. Она обойдет места, где никогда прежде не бывала, и, попытавшись вернуться обратно по своим следам, не отыщет дороги и заблудится в лабиринте незнакомых улиц, подобно прекрасным девушкам, одетым во все белое и опоенным приворотным зельем, которых жители Афин приносили в жертву священному быку. Конечно, твое отсутствие можно было объяснить и более правдоподобной, вполне уважительной, но от этого не менее грустной причиной: ты все-таки согласился поехать на пять лет учиться в Германию, использовал замечательную возможность стать хорошим специалистом на благо своей стране. Это ее слова, она сама советовала тебе, повинуясь голосу разума и едва сдерживая слезы, примешивавшиеся к радости за тебя, Давид, потому что где бы ты ни учился, здесь или там, ты станешь настоящим инженером и будешь строить огромные здания, мосты через реки, прокладывать дороги в горах. Вас обоих страшило, что расстояние и время сообща сделают свое дело: вначале ты долго не отвечаешь на письмо, потом завязываешь безобидные дружеские отношения с другой девушкой, чтобы было с кем провести свободное время, ну, а дальше — безразличие, измена, забвение, запоздалая открытка, нечаянная встреча у входа в кинотеатр, смущение, оттого что не можешь вспомнить имя… Вероятно, тебе пришлось сразу же уехать на пароходе вместе с другими студентами, потому что отплытие было назначено именно на сегодня, о чем она узнала по секрету от тебя, не желая каким-то образом влиять на твое решение, сколь бы тяжелым для нее оно ни было. Она считала, что любовь должна быть не деспотичной и эгоистической, а жертвенной и самоотверженной. Не ограничивать способности друг друга, но развивать и взаимно обогащать их — вот что такое любовь. Однако ей все равно было грустно сознавать, что по этой причине или, быть может, по другой, худшей, вы уже никогда не увидитесь, даже не проститесь, и она не сможет сказать тебе, что готова преодолеть тоску, усталость, расстояние и ждать столько лет, сколько понадобится. Ей казалось, будто та же самая случайность, что когда-то свела вас возле университета, теперь разлучает, разрушая ваше счастье. Таковы превратности жизни, о которых упоминал дядя Хорхе, когда вы были у него в гостях: сколько раз смеешься, столько и плачешь; нет в мире ничего надежного и вечного, все имеет свой конец, вечно только небытие.