, реформатора в красной пелерине, создавшей службу милосердия и облегчавшей страдания не только лекарствами, но и любовью, которая, быть может, еще нужнее больному. Элена научилась вводить вакцины детям во время судорог, делать жаропонижающие уколы, ставить глицериновые клизмы и компрессы, снимающие боль от укусов мерзких насекомых, накладывать повязки, применять антисептики с резким запахом и яркой окраской — и все это под недоверчивым взглядом матерей несчастных ребятишек, которым практикантка казалась чересчур нежной и хрупкой для такой грубой работы, где требуются хладнокровие и выдержка.
Она перестала ходить к воскресной мессе, потому что была по горло занята общественными делами и работой в больнице, утешая свою пошатнувшуюся веру тем, что господь обязательно простит ее — недаром есть притча о добром самаритянине. Ей открылось, что родители тоже не были слишком ревностными прихожанами и даже испытывали неприязнь к местному настоятелю, отказавшемуся отпустить грехи in extremis[184] одному их дальнему родственнику, который покончил с собой то ли из-за несчастной любви, то ли по пьянке, то ли из-за долгов. Все три причины священник счел преступлением против веры. Мать, редко выходившая из дому, по-своему — в зависимости от настроения — симпатизировала революции и, когда выступал Фидель Кастро, часами просиживала у телевизора, держа испанский веер в унизанной кольцами руке и положив опухшие ноги на скамеечку, обитую голубым бархатом. Элена вдруг поняла, что они, в сущности, никогда не были не только богатыми, но даже платежеспособными: родители шли на тысячу и одну жертву, чтобы дочь закончила учебу в монастырской школе и была не хуже состоятельных сеньорит. Они жили на жалованье отца, которому к тому же приходилось заниматься частной практикой, чтобы платить взносы за купленный в рассрочку автомобиль; в нем он катал свою принцессу, когда та приезжала на каникулы домой. Дом, мебель и фамилия служили лишь напоминанием о сказочном состоянии, которое пустил по ветру ее дед во время «пляски миллионов»[185], точно так же как и служанка в белом переднике, полногрудая мулатка, бывшая любовницей этого кутилы и гуляки, которую он навещал тайно, чтобы соблюсти приличия. Таким образом, перемены вернули их на землю, на то место, которое они и должны были занимать, несмотря на недовольство матери, простодушно верившей всем небылицам, что рассказывали ее приятельницы, приезжавшие из столицы отдохнуть от постоянного страха за свою судьбу — «ведь собираются национализировать женщин и детей, а твоего мужа отправят пароходом в Сибирь». Обо всем этом они рассуждали, играя в канасту