И еще на Кубе за все про все плати. Не то что у нас, в деревне. Здесь за цветы покойнику чуть не глаз отдай, вот какая цена. А в моей Арносе сходишь к реке, нарвешь букет маргариток — и клади их в гроб. Маргаритки в Галисии растут повсюду, как здесь желтый цветок — ромерильо. Я садовником никогда не работал, но в цветах понимаю, подковался у Гундина и канарца Пако Кастаньяса.
В Арносе услышат, что где-то рядом в бубен бьют или в барабан, бросят все как есть — коров, сено, да что-ни-что — и прямиком на праздник. А на Кубе такая путаница с этой поденной да почасовой работой, что с места не тронься. Каждая минута в цене, только вкалывай. Я иногда встану как столб и не знаю, какое у нас число или какой месяц. Мне скажут: «Мануэль, завтра двадцатое мая[233]» — или: «Завтра десятое октября[234]». А я в истории плохо разбирался, забуду — и с утра на работу. Приду — ни души. Мать родная, сегодня же национальный праздник! Меня эти праздничные дни только по карману били, потому как заработок пропадал. Мне нет лучше праздника — в кегли сыграть или в бильярд. Я, конечно, как и все, частенько заглядывал в кафе «Гавана» на углу Двадцать третьей и Двенадцатой. Там в бильярдной собирался народ со всего города. Играли хватко, одно слово — мастаки. Иногда на машине прикатывал президент Галисийского центра и сразу в бильярдную:
— Ну, как у вас дела?
Все к нему подсыпаются, хвостом виляют. А я — никогда. Разве была мне от него какая подмога в жизни? Но вообще-то президент простых людей не чурался, знал, что в бильярдной всегда полно нашего брата. Бильярд был дорогим удовольствием. Плати пятьдесят сентаво за час и радуй душу. Только я очень переживал, когда проигрывал. А кто не переживает? Но я особенно. У меня начиналась такая головная боль, хоть ложись и умирай. Одно спасало — выпить два-три стакана горячей воды с содой. Это средство от любой болезни излечивает, не сравнишь ни с таблетками, ни с уколами. Вывернет тебя наружу в туалете — и хвори как не бывало. Из-за этих головных болей не сумел я стать настоящим игроком в бильярд. Не могу проигрывать. Такое со мной начинается — вот-вот удар хватит.
В этой бильярдной я со многими земляками познакомился. Ко всем с уважением, но близко ни с одним не сошелся. С кем свел дружбу — а почему, шут его знает — так это с негром, сенатским рассыльным Рехино Аросареной. Хороший человек, и любил нас, галисийцев. Душою чище, чем самый белый на свете. Меня он опекал как родного внука: и подскажет, и совет даст дельный. Лет ему было больше, чем маяку на крепости Эль-Морро. Но усталость его не брала. Из бильярдной прямо в театр «Пайрет» или в домино, и всегда с нами, с галисийцами. Рехино с детства жил в доме у Баро — богачей, миллионеров. Он там знал все про все, даже где они прячут золотые монеты. Ему-то и случилось раскрыть тайну диктатора Мачадо. Как-то раз Рехино прислуживал на празднике в одном богатом доме в Ведадо. Накрывал столы, готовил для гостей ванны и все такое, как слуга самый опытный. Ну, значит, приходит туда Мачадо — его только-только сделали президентом — и говорит хозяйке дома, что, мол, хочет принять ванну. Мачадо был не один, а с секретарем, который принес чемоданчик с мылом, бельем и всякими вещами для купанья. Рехино приготовил все, как положено. Мачадо вошел в комнату при ванной и попросил Рехино помочь ему. Секретарь и Рехино вмиг подали президенту полотенце, тальк и что нужно… Через какое-то время выходит Мачадо из ванны, а на нем штаны длинные и красные, как зрелый мамей. Рехино закусил язык — ни звука. А потом растрезвонил повсюду. Рехино говорил — я-то в их делах не смыслю, — что Мачадо самый настоящий колдун и что носит исподние красные штаны по велению святой Варвары, вернее Шанго