— У нас-то нет священного текста и «объективных законов», к примеру, как у левых экстремистов.
— Ты считаешь меня экстремистом?
— Не знаю. Твой свояк говорит тут всем, что его сестра вышла замуж за коммуниста. Он, конечно, преувеличивает, но ты идешь по такому пути, что… Маркса и Ленина читаешь, так ведь?
— «Кто не читает таких книг…»[69]
— Кажется, я уже где-то это слышал. Но возможно, я ошибаюсь. Видишь ли, мы с тобой очень разные люди. Я человек, которого на нашем деловом жаргоне называют «предприниматель», а ты, несмотря на положение твоей семьи, ты простой чертежник в министерстве общественных работ, да вдобавок добровольно порываешь со своими. Ты меня понял? Мы принадлежим к двум различным, чтобы не сказать враждебным, станам, и все же я тебя люблю и ценю.
— Думаю, Марсиаль, что ты слишком заостряешь, — рискнул вмешаться Гарсиа, который тем временем заглушал боль, подливая себе из бутылки. — Я-то человек конченый. Чего уж мне ждать! Моя болезнь — смертельна. А все же я борюсь, я хочу чувствовать себя живым… И я надеюсь, что нынешний порядок — в политике и в экономике — так быстро не изменится. Ничего не поделаешь, мы выражаемся туманно, потому как мы чудной народ. Выйдите на улицу и понаблюдайте: толпа все время в движении и в то же время она равнодушна, статична. Внутри у нас ничего не движется. Разве не такое впечатление производит на иностранца наша постоянная экстравертность[70]? В нашем пейзаже слишком много всего, много всевозможных деталей. Но это не только засилье мелочей. У нас — как в плохих романах, где при множестве перипетий нет настоящего смысла. Вывод я делаю такой: в неизменности нашего пейзажа повинны мы все. Вы меня поняли?
— Ну, ясно, — сказал Габриэль, развеселясь, — ведь этот пейзаж создан нашими руками, но не для наших глаз, а по вкусу правящих нами денег, притом денег иностранных. Однако ты, Марсиаль, еще не изложил третьей причины. Право, какая-то беседа безумных — ни порядка, ни склада.
— Это тоже весьма нам присуще: действия, не упорядоченные в логической организации мысли. И очень часто вся наша деятельность сводится к говорению. Теперь о третьей причине: это смешение. «Смешение кухонь, смешение рас, смешение культур. Густая похлебка из цивилизаций, клокочущая в Карибском котле». Тоже слова Ортиса…
Гарсиа опять налил себе рюмку. Теперь заговорил он, явно наслаждаясь собственным красноречием:
— А вы думали когда-нибудь о смешении как о разлагающем элементе? Ведь всякое смешение ведет к разрыву с уже установившимся, это сила, разрушающая порядок. Но суть в том, что отсюда возникает лишь внешняя анархия, некая рыхлость и праздность, которую во многих отношениях путают с варварством, как у Сармьенто