Габриэль не мог больше оставаться в этом доме. Нужно было соблюдать правила игры, а у него уже не хватало сил пребывать в этом привилегированном положении — часы заточения и осколки внешнего мира, мертвого для него, были вроде моста, который рано или поздно придется разрушить. Вечное ожидание: кто-то может постучать в дверь, он услышит незнакомые голоса, требующие сдаться, объяснить свое поведение…
МОРЕ
Гарсиа наблюдал с явным беспокойством за огромной тучей. Небо светлело, но в центре его, над терпящими бедствие (теперь их вполне можно было так называть), оно было почти черным. Ни на кого не глядя, ухватившись за борт, Гарсиа сказал:
— Видите? Это конец. Неужели не понимаете? Когда небо становится таким, надежды нот. Конец.
Казалось, один только рыбак слушал его.
— Проклятье! Да что ж это будет с нами? — продолжал Гарсиа.
— Помолчал бы! — заметил Орбач. — Что толку от твоих причитаний?
— Правда ваша, — сказал Иньиго. — Что толку от его хныканья? Пусть заткнется.
И вдруг над их головами из-за тучи выглянуло солнце.
— В природе, — сказал Орбач поучающим тоном, — не бывает ни загадок, ни случайностей. Если бы не наше невежество, все можно было бы доказать научно. В нынешнем состоянии атмосферы, создавшем этот естественный театральный эффект, нет ничего непонятного — просто один оптический феномен, зрелище акул, вызывает в предрасположенном сознании другие зрительные и акустические феномены.
— Ух, и верно же! — сказал Иньиго, восхищенный таким рассуждением.
Все увидели, как Иньиго достал картонный футляр, который до сих пор прятал, и, вынув из него бинокль, навел его на запад.
— Дайте мне посмотреть, — нетерпеливо попросила старуха.
— А на кой оно тебе? — нахально спросил Иньиго. — Ты, бабка, ни черта не увидишь. Или, вернее, хоть увидишь, так не поймешь.
— Оставьте ее в покое, вы, — решился упрекнуть Марсиаль. — Не приставайте к ней.
1961
— Я работаю в конторе, — сказал Габриэль, которому почудилось, что чиновник его о чем-то спросил. Потом он в этом усомнился. Поставил свою подпись и отдал бумагу.
— Теперь приходится заполнять много бумаг, — заметил чиновник с некоторым лукавством; он тоже расписался, осмотрел подпись и слегка округлил начальное «А» фамилии «Альварес», начертанной в готическом стиле. Затем с явным удовольствием взглянул на свое творение. — Одну копию оставьте себе, — сказал он, раскладывая с подчеркнутой медлительностью остальные копии по различным files[106].
— Борьба с бюрократизмом, — иронически процедил он, ставя печать на бумаги.
Габриэль видел этого человека впервые. Что ему, Габриэлю, до него?