— Да. Бывало…
— А вы не могли бы об одном из них мне в общих чертах рассказать, а я им краткое его содержание по факсу отправлю.
— Ну вот, например, на моих гастролях в Жмеринке во время концерта в зале упала люстра. Но не на голову зрителям, а в проход, так что никого не задела. Зрители сперва испугались и разбежались кто куда, а потом были очень довольны.
— Хорошо, так и пишу: «Были очень довольны»… А третье задание у них какое-то странное. Они хотят, чтобы вы на сцене исполнили какой-нибудь акробатический номер.
— Номер?!..
— Ну да. Чтобы вы сделали шпагат там, или сальто.
— Как же я сделаю сальто? Мне уже за шестьдесят лет…
— Очень жаль, тогда вы не сможете поехать в Италию.
— Нет, постойте, дайте подумать. Вот! Я могу на сцене помидорами жонглировать.
— Нет, помидорами нельзя. Не поймут…
— Ну, я еще могу по сцене колэсом пройтись. Это подойдет?
— Нет, «колэсом» тоже нельзя, надо шпагат сделать или хотя бы сальто.
— Ну, я попробую… Пишите, что сделаю.
— А что вы будете делать, шпагат или сальто? Или и то, и другое?
— Нет, что-то одно пишите, два я делать не буду! Что они, в самом деле?! То одно предлагают, а то и то, и другое… Или это вы предлагаете и то, и другое?
— Нет, что вы, как можно… Я вас просто разыграл!
— Шо?! Мэнэ?! Та я!..
Наступило утро.
Усилился шум транспорта. Дворник по живому скреб асфальт. Тихон стряхнул с себя остатки дремы и сразу ощутил пробирающий до костей мозглый холод. Он не был робок к стуже, когда-то давно, в другой своей жизни, до монастыря, он не раз засыпал на земле в желтой луже зловонной мочи. Но в последние дни этой затянувшейся до зимы осени постоянное ощущение всеохватного телесного хлада медленно и нещадно изводило его. Он сел в своей постели, поставив одну ногу на бетон лестничной площадки, и привычными узлами стянул сыромятный ремешок, закрепив самодельный протез на культе другой ноги. Как всегда, потребовалась определенная сноровка, чтобы подняться со своей «перины», расстеленного на трех деревянных ящиках, сложенного вдвое толстого листа картона.
Удержав баланс на одной ноге, он относительно прочно укрепился на двух, расправил плечи и с хрустом потянулся. Но крепатура, сковавшая его члены, не проходила, ныли все кости, каждый сустав, особенно донимала, ворочающаяся каждое утро боль в пальцах отрезанной ноги. Одно утешало, стоит расходиться и все пройдет. Упершись уцелевшей ногой в пол, он наклонился и взялся за ледяной металл ступени сварной лестницы, ведущей на крышу, и не обращая внимания на то, что ознобило ладони, тридцать раз отжался. Стало намного легче. Как и положено истинно религиозным людям, Тихон прятал веру глубоко в душе и о Боге вспоминал лишь в редких молитвах. Он постоял, припоминая слова, и произнес вслух молитву своему покровителю, святому Владимиру: