Зерна гранита

Сестра Георгия позвонила мне и попросила сообщить ему, что их мать умирает, никого уже не узнает и только в беспамятстве повторяет его имя.

— Пусть он немедленно приезжает! — взволнованно проговорила она.

В горе человеку прежде всего нужен товарищ. Горе — оно как туман, который окутывает все дороги, сжимает сердце, заслоняет свет. Георгий был моим другом, и я, конечно, поехал с ним.

— Значит, она уже никого не узнает? — может быть, в десятый раз спрашивал меня Георгий.

— Так сказала твоя сестра, — отвечал я.

— После потери зрения мать по шагам узнавала, какой сосед проходит, а по скрипу — какая калитка открывается. Встанет вечером перед воротами и ждет, а по улице тянутся стада овец… Когда приближались наши, она сразу же узнавала их. «Вот они! — кричала она детям. — Смотрите не пропустите!» Несколько лет назад я привез ее в Софию. Хотел, чтобы она погостила у нас, но она не выдержала. Ее пугал шум, она закрывала руками уши, не могла уснуть. «Здесь человеку нужны четыре глаза и четыре уха, — сказала она мне, — а у меня глаз уже нет». Мать все время сидела в комнате, ждала, пока вернутся дети из школы, и еще с порога начинала расспрашивать их, как прошел день. Гладила их по головам и просила рассказать ей об улицах, магазинах, трамваях. «Когда-то, до сентябрьских событий, — однажды сказала она, — ваш дед обещал мне, что после победы прежде всего в Софию меня отвезет. А все произошло так, что и он…» — и не договорила.

Мой друг вздохнул, помолчал немного и продолжал:

— В те дни она пожелала побывать в Мавзолее Димитрова и на площади перед Партийным домом. Оделась во все новое, повязала черный платок, и мы пошли. А пока шли, она попросила: «Когда подойдем к Георгию Димитрову, сожми мне руку». Когда мы вошли в Мавзолей, она крепче схватилась за меня. Я взглянул на нее — она немного побледнела. А когда подошли к саркофагу, я выполнил ее просьбу. Она отпустила мою руку, низко поклонилась и перекрестилась. Потом опять схватилась за мою руку. Мы вышли. Она больше ничего не сказала… На площади перед Партийным домом я сказал ей, сколько этажей в доме, на какой высоте находится звезда. Она подняла голову и как будто вглядывалась в каждое окно, но больше всего «смотрела» на звезду. Так мать стояла довольно долго. Потом развязала платок с каймой, достала свой партийный билет, который был завернут в газету, развернула и поцеловала его. Поцеловала как икону, и мы пошли дальше. «Все видела, сын. Спасибо тебе!» — сказала она мне тогда.

Некоторое время мы с другом молчали. В такие минуты слова не нужны. Затем Георгий махнул рукой, как будто хотел что-то прогнать от себя, и снова заговорил. Голос у него от волнения сделался хриплым.