— В тысяча девятьсот двадцать третьем году деда здорово избили. Он был при смерти. Я стоял возле него и менял мокрые полотенца на его посиневшем и распухшем теле. Мать ходила вокруг амбара и умоляла: «Не выгребайте все! Хотя бы немного для детей оставьте… Неужели в вас нет ни капли человечности?» Она рыдала и просила, а полицейские ругали ее и ведрами выгребали зерно из амбара. Под вечер пошел дождь. Капли падали крупные, как слезы. Дед открыл глаза и шепотом спросил меня: «Твоего отца отпустили?» Он не знал, что внизу с телеги сгружали трупы. Не обошли и наш дом. Мой старший дядя нес гроб, а младший стоял под дождем, и капли стекали по его мокрому лицу. Все село было в слезах… На следующий день двух покойников, отца и сына, похоронили рядом… Застану ли я мать в живых? — взволнованно проговорил он.
По сторонам дороги проносились мимо нас деревья и столбы. Шофер машинально нажал на педаль газа и, не отрывая взгляда от дороги, спросил:
— А ваша мать знала, что вы ушли к партизанам?
— Знала. От матери мы ничего не скрывали, она все знала. Даже приготовила теплую одежду — носки, фуфайки, перчатки. Когда я сбежал из гимназии, чтобы уйти в отряд, то прежде всего зашел домой. Погода стояла промозглая, неприятная. Ночь нависала над крышами и деревьями. Мать вошла в комнату, где я собирал свои нехитрые пожитки, и подала мне одежду. «Береги себя!» — только и сказала она. Мать печально смотрела на меня и не могла наглядеться. Перед тем как выйти из комнаты, она обняла меня, и слезы побежали по ее щекам. «Возьми и это! — Она протянула мне свадебную фотографию, где были изображены она и отец. — Может, получится так, что, когда вернешься, от дома ничего не останется». Она верила, что я останусь в живых… А сколько гонений, сколько побоев она перенесла после моего перехода на нелегальное положение! Там в участке один изверг ей выбил глаз. Потом у нее заболел и другой глаз. Надеялись, что удастся его спасти с помощью операции, но ничего не получилось. Прошло совсем немного времени после победы, и она ослепла окончательно.
Георгий вынул из бумажника выцветшую, истертую фотографию.
— Это та самая, которую она тогда подарила мне перед уходом. Я не расстаюсь с ней. Ношу как талисман, — сказал он.
С фотографии на меня смотрели два молодых и сильных человека. Отец — с высоким лбом, вьющимися волосами, крупными челюстями, волевым ртом и небольшими усиками. Мать — улыбающаяся, с широким круглым лицом, с ямочками на щеках, с волосами, заплетенными в толстую косу.
— Крупная и сильная женщина. Ты на нее похож, — сказал я.