Егерь сделал паузу.
– Ну вот, значит… если углубиться в Измайловский парк, то шагов через двести-триста он становится не то, чтобы непроходимым – не пускает дальше и точка! Представь: мертвенная зелёная тишина, ни ветерка, ни шороха листьев. Воздух, и тот неживой, вдыхаешь его, а в лёгких ничего, пусто! И в черепе гудит, бьётся – «назад, идиот, пока не подох!» Потому его и называют так – Запретный Лес.
– Но кто-то всё же зашёл глубже? – разговор позволял Егору не думать о давящем на психику незримом прессе, помогал взять себя в руки. – Ты, к примеру? Чего уж, признавайся, ясно же!
– Работа у нас, егерей, такая – лезть туда, куда остальным ходу нет. Был пару раз, признаюсь. В Измайловском Кремле шарил, по долине Серебрянки прошёл около километра. Но больше – нет, не хочу. Яська говорила: белки пытались идти поверху, но тоже не выдержали, повернули. Говорят, в самой глубине Измайловского парка, обитает та сила, что властвует над Лесом – над растениями, животными, даже погодой.
– А на самом деле?
– А на самом деле – спроси у лешаков. Только они не скажут, хоть огнём их жги. У них в самом глухом уголке парка, в Терлецком урочище что-то вроде святилища – о нём ещё при царе Горохе говорили, что там-де родина всех леших. Пословица даже была: «Леший Перовский, зовёт Куликовского в гости, на родные кости». Это значит, что перовские, терлецкие то есть, лешие померли и в землю легли раньше иных прочих. Яков Брюс, чернокнижник, который при царе Петре Сухареву башню, построил, хотел Терлецкое урочище занять и леших подчинить, но ушёл ни с чем. А ученик Брюса, граф Терлецкий, искал в урочище секрет эликсира бессмертия – и, как говорят, нашёл. С тех пор и появляется там со своей чёрной собакой.
– Вот, значит как! – Егор от удивления забыл о гнетущем присутствии Запретного Леса. – А я-то, дурак, сострил – сравнил Гошу с Кощеем Бессмертным. Выходит, в точку попал?
– Выходит, так. Недаром лешаки берегут Терлецкое урочище, как Кощей свою иглу.
Длинно загудело – Лёха-Кочегар на свой манер разгонял свинцовую тоску и хмарь. Платформа нырнула под своды станции, такой же безрадостной, как и кварталы вдоль путей. Ни зелёного листика, ни травинки в трещинах тротуара, ни даже ржавой прядки проволочного вьюна на голом, облезлом бетоне, лишь пустые переплёты пешеходного мостика мёртво скалятся осколками стекол.
Егерь посмотрел на часы.
– Ну вот, «Соколиную гору» миновали. Ещё минут десять – и отпустит.
III
Нигде ещё Егор не видел таких громадных деревьев как в Лосином Острове. Состав полз между ними, словно жук по муравьиной тропке у подножий столетних дубов, и оставалось лишь удивляться, почему корни этих лесных Гулливеров, каждый толщиной с железнодорожную цистерну, пощадили насыпь. Егор не мог даже приблизительно оценить их высоту – нижние ветви смыкались метрах в сорока над головой, а дальше всё тонуло в зелёном сумраке. На паровозе зажглись калильные фонари, и состав пополз вперёд с черепашьей скоростью, не больше десяти километров в час.