Я окинул Катрин одобрительным взглядом:
— А по мне, план совсем не плох.
— А в сумасшедшем доме вы побывали до или после вашего года занятий дзюдо?
Ночь наступила очень скоро.
— Помните террасу, Катрин?
— А то. «Полюбуйтесь видом на Луару»…
— Мы проникнем через нее.
Катрин облегчила душу, пробормотав: «Да он совсем поехал крышей», — но поплелась по аллее за мной следом.
На ходу я отпустил поводья, позволив себе нести невесть что, как лодку отпускают плыть по течению:
— Представьте себе, Катрин, четырехлетнего малыша, потерявшегося в ночи. Он бродит во тьме, стучит в решетчатые ворота, поворачивает назад. И идет прямо к замку. Там еще не погасили свет. Видите, вон там, на втором этаже? Малыш, назовем его Фредериком, так вот Фредерик голоден и ему страшно. Ему хочется сбежать из детского лагеря, ему хочется домой к маме. Он спрятался. А о нем забыли — да притом забыли так крепко, что он по сей день один-одинешенек в мире.
Рука Катрин прикоснулась к моей руке.
— Дверь из кухни еще оставалась открытой. Вот через нее Фредерик и входит. Он еще не знает, что проник в замок, где только что пролилась кровь…
— Вам надо заниматься уличными историческими представлениями, — перебила меня Катрин. — Вы рождены для развлечений такого рода.
Мы стояли уже почти под самой террасой. Я задрал голову.
— После года занятий дзюдо, — сказал я своей студентке, — я еще целых два года занимался скалолазанием в Фонтенбло. А вы?
— Я — нет. Но чувствую, что сейчас мне придется об этом пожалеть.
— Оставайтесь здесь, Катрин, а я спущусь и открою вам.
Я снял пальто и попросил ее подержать. Она попыталась остановить меня.
— Да вы совсем спятили! Упадете и переломаете себе все кости.
— Ах да, я ведь сдрейфил, правда?
— Ох, да я просто так сказала… ляпнула не подумав!
— Не беспокойтесь. Я не страдаю головокружениями с тех самых пор, как…
С той самой ночи на крыше. Я помотал головой, стараясь вытрясти из нее то воспоминание. Потом взял у Катрин ее шарф и прижался к стене. Это очень приятное ощущение. В старинных камнях наших жилищ есть и жизнь, и любовь, и ненависть, и горе, и кровь. Подъем оказался легче, чем я опасался. Белый песчаник — это пористый известняк, он мягок и на нем много шероховатостей.
Оказавшись на террасе, я первым делом подошел к окну. Выбрал стекло со шпингалетом, и без того шаткое, и намотал шарф Катрин на кулак. Когда я это делал, на меня вдруг накатило странное чувство невесомости, будто все это происходило со мной не сейчас и не здесь. Я словно бы уже переживал это, вот это самое мгновение, но не в этом месте или в другой жизни.