— Должно быть, это у него в крови, — попытался он сказать любезность.
— Определенно нет, — ответил дедушка так, будто его обидели.
Марта и вовсе не оценила моих талантов и жаловалась, что гаммы бьют ее по голове точно молоточком.
— Он занимается, — отвечал ей дедушка. — А пока занимается, не наделает глупостей.
Слова старого идиота. Почему же мне слышалось совсем другое? Ненависть окружающих наполняла мои вены, точно я лежал под капельницей. Я был виновен и знал это. Но в чем?
Мы жили в квартале Марэ, на улице Ботрейи. Наше убогое обиталище состояло из двух тесных квартирок, соединенных винтовой лестницей. Дедушка с женой жили на пятом этаже, я — на шестом. Что казалось вполне сообразным моему положению: в собственной семье я был кем-то вроде квартиранта. Под нами проживала пара портных, их фамилия была Фаржоль. Она шила крестильные рубашки, он — кроил саваны. Я никак не могу вспомнить лица той женщины, хотя она каждый день поднималась к нам — поболтать с Мартой. Но знаю, что ее мужа звали Андре, Андре Фаржоль. Память кажется капризной механикой, Катрин, но у нее есть свои внутренние законы. Если бы того мужчину звали Мишель, его имя не впечаталось бы в мою память.
Над нами не жил никто — но лестница еще продолжалась на несколько ступенек вверх и внезапно поворачивала. Однажды я удовлетворил свое любопытство: на верхней лестничной площадке была дверь, запертая на висячий замок.
— Чердак, — сказал дедушка тем безапелляционным тоном, каким приказывал мне замолчать.
Сколько всяких страшных историй, которые рассказывают детям, могло вовсе не случиться, если бы там не фигурировала запертая дверь. Дверь на чердак подстегнула мое воображение.
Мне было тринадцать лет — и вот однажды ночью, когда я, вооружившись карманным фонариком, старался уловить только что приснившийся сон, мне вдруг послышался какой-то шум с чердака. Я так и не смог определить, откуда именно, потому что шум перемещался.
Я вспомнил игру, в которую играл, когда мне было шесть или семь. В нашей квартире очень покатые полы, и когда я клал стальной шарик в угол комнаты, он перекатывался в противоположный угол сам по себе. З-з-з-з. Это был звук катящегося шарика. Я привстал в постели, выпрямился. Звук прекратился. Я снова лег. З-з-з-з. Шарик катился. Несмотря на весь ужас, какой внушали мне слово «чердак» и вид громадного замка, именно в ту ночь я принял решение. Я переступлю этот порог. Меня призывало туда нечто, или, точнее, некто. Ведь не мог же шарик катиться сам по себе. С тех пор я караулил каждый звук, доносившийся с чердака. Никто даже представить не может, сколько таких неслышных стуков и вздохов скрывает ночь, она одушевленнее дня для того, кто не спит. В моей спаленке рождались призраки. Мимо проплывали существа, которые утром оказывались лишь занавесками, одеждой или стопками книг. Но звука катящегося шарика я не слышал больше никогда.