Доктрина гиперанархизма (Самойлов) - страница 24

Вам интересно будет узнать на сей счет то, что я скажу? (Затягивается сигаретой и, выдыхая дым, гасит окурок в пепельнице.)

Интервьюер: (Сухо.) Разумеется.

Гиперанархист: (Про себя, сердито.) Угу, а то я не вижу… (Вслух.) Это я к тому, что наша с Вами беседа слегка затянулась, а я, быть может, отнимаю у Вас лишнее время.

Интервьюер: (Словно заметив на лице Гиперанархиста выражение недовольства.) Нет, у меня достаточно свободный график, так что (нехотя улыбаясь), мы можем продолжить дальше.

Гиперанархист: В таком случае я продолжу. (Собравшись с мыслями.) Пожалуй, главнейшая характеристика творчества — это не пассивное отображение действительности, а ее активное созидание вокруг себя. Ницше говорил, что в человеке соединены две ипостаси — тварь и творец. А творчество — это именно то, за счет чего человек уподобляется Творцу. Бог в свободном творческом акте адресует человеку призыв, на который человек может и должен ответить Богу не менее свободным со своей стороны творческим актом. Только не стоит долженствование принимать за обязанность — в отличие от обязанности, человек принимает на себя долженствование свободно. (Интервьюер, пожимая плечами, кивает в знак согласия.) Почему творец решается творить? Потому что он хочет этого. Можно сказать, что творчество оправдывает самое себя, а все те обоснования, которыми художник объясняет акт творения, уже вторичны и побочны. Более того, я бы сказал, что побуждение к творчеству, которым движим художник, нельзя относить к мотивации, ибо единственный резон для того, чтобы творить — это бессознательное, если не сказать, что сверхсознательное беспокойство художника. Подоплека этого беспокойства — подозрение, что вокруг что-то нет так. Я бы это назвал отсутствием онтологической наивности. Соглашусь, последнее понятие звучит слишком размыто, но, думаю, Вы поймете, о чем я, если скажу Вам, что художники — существа не только импульсивные, но также нервные и эксцентричные. Безумие сопряжено с этим теснейшим образом. Хотелось бы обойтись без преувеличений, но художник отличается от нормального человека прежде всего тем, что он прекрасно сознает очевидное бессилие разума в интерпретации действительности. Разум есть нечто среднее и промежуточное между двумя типами безумия — с одной стороны, высшего и сверхсознательного, а с другой стороны, низшего и подсознательного. Художник же может оперировать в своем творчестве и с тем безумием, и с другим. Знаете, я бы вообще назвал творчество оперативным контролем над безумием, которое по определению значит ненормальность — выход за рамки серости, усредненности и обыденности. Снова сошлюсь на Ницше, говорившего, что в сердце нужно носить хаос, дабы родить из него танцующую звезду. Поэтому лично я решаюсь назвать творчество в первую голову делом личного спасения художника — умного делания, в ходе которого художник, шаг за шагом, отслеживает свое восхождение в процессе самосовершенствования на путях самореализации или, говоря иначе, реализации самости. Для художника его тело, психика, ум — это лишь алхимическая реторта, в которой добывается философский камень. Поэтому творчество можно также назвать утверждением воли к могуществу, ибо в своих творениях художник осуществляет не что иное, как деятельную экспансию, притязая на господство над внешним миром через становление господином себе самому. У Хайдеггера есть такая замечательная фраза, что суждение обыденного сознания о мыслителе подобно суждению дальтоника, ничего не смыслящего в цветах красок. А мыслитель — точно такой же художник, только художник слова. Я сейчас не принимаюсь даже судить о том, что, с точки зрения обыденного сознания, художник — это всегда и только асоциальный тип, не владеющий