Интервьюер: Более чем убедительно. (Затягивается сигаретой и, выдыхая дым, гасит окурок в пепельнице.) В таком разе мне бы хотелось прогуляться, так сказать, по некоторым идеологическим течениям. Мы разобрались лишь с фашизмом и анархизмом — хотя, насколько я знаю, анархизм весьма разносторонен и может включать в себя не только лишь требования социального равенства. (Гиперанархист утвердительно кивает.) Насчет социализма и коммунизма, думаю, все ясно — это идеологии коллективистские и материалистские, поэтому с гиперанархизмом у них мало чего общего, если не вообще ничего. А что насчет индивидуализма и либерализма? Думаю, у гиперанархизма с ними куда больше точек соприкосновения, нежели с тем же (ухмыляясь) анархо-коммунизмом.
Гиперанархист: (Вздохнув.) Начну опять же издалека. Гиперанархизм — это радикализм, никак иначе, в то время как все те идеологии, которые так или иначе принимались за то, чтобы изменить мир, экстремальны по своему существу, а не радикальны. Хотя зачастую радикализм и экстремизм сводят к одному и тому же, думаю, не будет лишним обратиться к этимологии этих слов, чтобы выявить основополагающую разницу в их значениях. Экстремизм — это блуждание по поверхности, по горизонтали, метание из крайности в крайность. Недаром экстремист во всем исходит из принципа «либо-либо» — третьего он не предусматривает и даже не берет в расчет. В то время как радикал есть тот, кто зрит в корень, ибо сама этимология данного слова — «радикал» — указывает на «корень». Поэтому радикализм всегда вертикален в своих устремлениях, хотя внешне сходен с экстремизмом в средствах. Вертикальное же движение подчас, если не всегда, для того, чтобы вести вверх, должно направлять вниз — в разговоре о Пути я надеюсь еще затронуть эту проблему. Так что, у гиперанархизма, как посмотришь, вообще нет ничего общего ни с одной из известных нам идеологий. Общность у гиперанархизма есть с людьми, которые, несмотря на принадлежность к той или иной идеологии, в своих устремлениях были движимы известным гностическим импульсом — влечением к иному и трансцендентному, т.е. абсолютно потустороннему. Я сейчас не стану приводить примеры, дабы не отнимать у обоих время — но, уверяю Вас, таких примеров уйма, всех и не перечесть. Что же касается индивидуализма и либерализма, то вся их беда в том, что ценность индивидуальности здесь не проведена до конца — до того последнего рубежа, за которым начинается выход к личности. Тем более, в этих идеологиях свобода, равно как и у коммунистов и социалистов, предназначена для всех, между тем как для гиперанархизма свобода по определению аристократична — она исходит из соблюдения иерархии. Уже древние греки прекрасно знали о неизбежности перехода демократии в жесточайшую тиранию — прошедшее столетие послужило тому наглядным подтверждением. Толпа во все времена была неспособна управляться с той свободой, которой она добивалась, а потому делегировала ее тем выходцам из своей среды, которые не отличались высоким уровнем личностного достоинства, — если вообще отличались таковым достоинством, — зато умело входили толпе во вкус, заполучая вместе с «призами зрительских симпатий» всю необходимую силу и полномочия к тому, чтобы управиться с толпой. Можете более развернутое изложение этой темы найти у Гюстава Лебона в «Психологии толп», которая, между прочим, не одному поколению диктаторов служила «инструкцией по применению».