И вот, мы достигли невольничьего рынка. Хотелось бы сказать «наконец», но язык не повернется… там была все та же сутолока, все те же несчастные лица людей, ставших вещами, и довольные — тех, кто, купив их, приобрели власть над чьей-то судьбой.
Глядя на все это, мне становилось до того мерзко и страшно, что хотелось одного: упасть и тихо умереть. Впрочем, вру — для этого я слишком сильно хотела жить. Точнее, выжить, выкарабкаться, несмотря ни на что.
Нас поставили в ряд перед каким-то упитанным пожилым мужчиной в кричаще ярких восточных одеждах, который, осмотрев нас, одобрительно кивнул и сделал какой-то жест двум сильным высоким рабам, обнаженным по пояс.
Нас привели в какое-то огромное помещение, где находилось много самых разных девушек. Объединяло только одно — красивая внешность. Нас всех осмотрели девушки в смешных шапочках, вроде той, что я видела у «главной» в султанском гареме, затем затолкнули куда-то… сырость, пар, да и обстановка вообще, говорили о том, что это баня. Так как мы ехали почти три дня, связанные, и пешком прошли кучу километров, я была очень грязная, поэтому от ванны или бани не отказалась бы. Хотя в целом мне было все равно — я наблюдала за всем происходящим, как посторонний свидетель, подсознательно не веря, что это все происходит со мной. Нас бережно и тщательно мыли, натирали маслами и благовониями, а я сидела, как деревянная кукла — обездвиженная, словно душа вдруг покинула тело…
Затем нас привели в другое помещение, со множеством больших зеркал. Сурьмили глаза и брови, подкрашивали губы, наносили легкие румяна, а я уже почти перестала понимать происходящее. Так всех наложниц каждый день раскрашивают? Зачем все это? Действительно как манекены.
Из зеркала на меня смотрело чужое отражение — я, и в тоже время кто-то другой. Не может у меня в глазах быть столько ужаса и боли, не может… Но я знала, что этот кошмар будет длиться еще долго, и худшее впереди.
Словно в подтверждение моих опасений, нам не выдали одежду, а обмотали… пятью покрывалами.
Весь воздух вышибло из груди. Отчетливо вспомнилось, как продавали таким образом девушку, что мы видели с Азалией: снимая покрывало за покрывалом, расписывая публике каждую открывающую часть тела. Десятки похотливых взглядов, звон монет, ценность которых приравняли к ценности жизни и свободы человека… Неужели и мне придется это пережить?
К горлу подкатила тошнота, а в душе застыла ужасающая горечь. Хотелось кричать, так, чтобы выплеснуть в этом крике всю свою боль, вырвать ее из сердца, чтобы она больше не мучила меня… Вырвать, даже если вместе с самим сердцем.