— Во всяком случае, так говорят, — согласилась Мерсер. — Но эти книги прекрасны.
— Еще бы! — кивнул Брюс, благоговейно проводя по книге рукой. — В дни, когда все идет наперекосяк или валится из рук, я пробираюсь сюда, запираюсь в этой комнате и вытаскиваю книги. Я пытаюсь представить, каково это — быть Дж. Д. Сэлинджером в тысяча девятьсот пятьдесят первом году, когда опубликовали его первый роман. Он напечатал несколько коротких рассказов, пару — в еженедельнике «Нью-Йоркер», но был малоизвестен. Первый тираж был скромный, «Браун» напечатал всего десять тысяч, а теперь книга продается на шестидесяти пяти языках тиражом в миллион экземпляров в год. Он понятия не имел, какой успех его ждет. Но, став богатым и знаменитым, не смог вынести всеобщего внимания. Большинство исследователей считают, что он сломался.
— Я вела курс о нем два года назад.
— Значит, вам это хорошо известно?
— Он не относится к моим любимым писателям. Опять же, я предпочитаю женщин-писателей, желательно тех, кто все еще жив.
— А вам бы хотелось увидеть самую редкую книгу в моей коллекции, написанную женщиной, и не важно, жива она или нет, верно?
— Конечно.
Брюс вернулся к сейфу, а Мерсер снимала каждый его шаг и даже подошла чуть ближе, чтобы зафиксировать маленькой камерой вид сейфа спереди.
Он нашел нужную книгу и вернулся к столу.
— Как насчет эссе «Своя комната» Вирджинии Вулф? — Он открыл футляр и вынул книгу. — Выпущено в тысяча девятьсот двадцать девятом году. Первое издание, почти идеальное состояние. Я нашел его двенадцать лет назад.
— Мне нравится эта книга. Я прочитала ее в старших классах, и она вдохновила меня стать писателем, или хотя бы попытаться.
— Это — большая редкость.
— Предлагаю за нее десять тысяч!
Они оба рассмеялись, и Брюс вежливо ответил:
— Прошу меня извинить, но она не продается.
Он передал книгу ей, и Мерсер осторожно ее открыла со словами:
— Она была удивительно смелой! Чего стоит ее знаменитый афоризм: «У каждой женщины, если она собирается писать, должны быть средства и своя комната».
— У нее была истерзанная душа.
— Абсолютно! Она убила себя. Почему писатели так страдают, Брюс? — Мерсер закрыла книгу и передала ему. — Почему разрушают свою жизнь и даже сводят с ней счеты?
— Я не могу понять самоубийство, но пристрастие к спиртному и дурные привычки отчасти объяснимы. Наш друг Энди просветил меня много лет назад. По его словам, это потому, что в жизни писателя нет никаких сдерживающих факторов. Нет начальства, нет часов работы, нет никакого режима. Пишешь, когда хочешь — хоть днем, хоть ночью. Пьешь, когда хочешь. Энди считает, что с похмелья он пишет лучше, но я в этом не уверен.