В этих условиях карьера на тайном фронте холодной войны и сдерживания советской угрозы стала для него привлекательной альтернативой. Гербер сам финансировал свое образование в колледже штата Мичиган, работая в ночную смену на автомобильном заводе, и каждый вечер ездил на другой конец города в университетский городок, чтобы готовиться к зачетам. После окончания колледжа он отслужил в армии и поступил в ЦРУ.
Гербер был женат, но детей не имел. Его жена также работала в ЦРУ. Она хорошо понимала требования, которые предъявляет к человеку работа в Управлении, и этим способствовала его карьере. Как и многие другие жены работников ЦРУ, она часто принимала участие в оперативных мероприятиях, которые проводили ее муж и его агенты.
Гербер был в авангарде нового поколения разведчиков, начинавших преобразовывать ЦРУ в профессиональную разведывательную службу, и одним из первых прошел оперативную закалку за «железным занавесом». До приезда в Москву он возглавлял резидентуры ЦРУ в Софии и Белграде. После Москвы Гербер в течение восьми лет руководил подразделением ЦРУ по Советскому Союзу и странам Восточной Европы.
Гербер был педантичным, нелюдимым и глубоко религиозным человеком. Его любимыми темами разговоров были обсуждения результатов бейсбольных матчей и события за рубежом. Стены его кабинета и в Лэнгли, и в московской резидентуре были украшены фотографиями волков. Волки были его страстью. На карточках с обратным адресом, которые он прикреплял к письмам личного характера, были напечатаны их изображения. Волчьи морды красовались и на его галстуке. Он читал про волков книги, во время отпуска ездил в заповедники, чтобы изучать волчьи повадки, восхищался их хитростью, смелостью и жизнестойкостью.
В 1995 году Гербер вышел в отставку, был награжден тремя высшими ведомственными наградами ЦРУ. «Глубокие прикрытия» — это «детище» Гербера. Будучи однажды у него в гостях в московской квартире, мог ли я тогда подумать, что передо мной человек, который полностью изменит почерк работы посольской резидентуры в Москве на все последующие годы? Интересно, а подумал ли в то время Гербер о том, что он принимал на своей квартире в качестве гостя оперработника КГБ, своего персонального разработчика?
За Гербера я ответить не смогу, но о себе скажу определенно — все 80-е годы мы не просто чувствовали, но и были уверены, что почерк работы московской резидентуры кардинально изменился, но что родоначальником этих изменений был лично Гербер, мы, конечно, не имели представления. К знанию о существовании «глубоких прикрытий» мы пришли сами путем анализа и сопоставления имевшихся в нашем распоряжении материалов.