После чего вышел.
Привести себя в порядок — так это в приличном обществе называется? Не помешает. Обморок… Голодный, что ли? Или он меня заранее пугает? А может, ждет, что, когда до меня, тупицы, наконец дойдет, что я и вправду избежала смерти, я начну рыдать и биться в истерике?
Такое бывает. Но я через это давно прошла. Много лет назад. Страшно вспомнить сколько.
Служанку, которая и впрямь появилась, белобрысую рыхлую женщину средних лет, я смутно припоминала по предыдущим визитам. Она притащила поднос с обедом, и у меня заурчало в животе. Экономные городские власти пренебрегли такой почтенной традицией, как последний ужин смертника (или они уже знали, что ужин — не последний), а я тогда как-то не расстроилась. Но сейчас у меня даже череп сдавило от голода, не говоря уж о желудке…
Обед был не то чтоб изысканный, но основательный. Суп из фасоли, говядина, тушенная с луком и морковью, и говяжий же заливной язык. Да полкаравая хлеба. Все это я смела без остатка, утолив жажду темным пивом. Вообще-то я предпочла бы выпить вина, но выбирать не приходилось. Служанка не сказала мне ни слова, тихо прибрала посуду и исчезла. Похоже, она боялась, но вовсе не меня.
Засим вернулся мой освободитель, он же тюремщик, он же возможный работодатель. Тоже, надо думать, отобедал. Убедился, что я не собираюсь освобождать место за столом. Однако на кровать садиться не стал. Подошел к окну, распахнул его (оно выходило в сад, и на яблоне, затенявшей комнату, еще не успели развернуться листья) и уместился на подоконнике. И, не глядя в мою сторону, сказал:
— Я слышал, будто всех Скьольдов перебили.
— Не всех, — сакраментально ответила я. Их не перебили. То есть не было бойни в старом добром смысле этого слова — со вспарыванием животов и отрубанием голов. Все сделала артиллерия. Иногда я уверена, что последней горькой мыслью дедули Бешеного, когда он погибал вместе со своим разбойничьим гнездом, было сожаление, что за него невозможно будет отомстить как положено, даже если кто-то из семьи выживет. Кому мстить? Дураку пушкарю, который палит, куда ему приказано? Это все равно что мстить чугунному ядру, которое разносит в труху вековые стены.
А может, он вовсе и не думал об этом, и я все сочинила.
— Как спасся твой отец?
— Втиснулся в щель стены. Единственной, что устояла.
— Он был сыном Ранульфа?
— Младшим. У старика их был добрый десяток. Все погибли.
— Сколько ему тогда было лет?
— Девять.
Выходит, владетель Тальви интересуется Скьольдами? Добро ему… Но если он хочет обнаружить всех, в ком течет кровь этого древнего рода, ему придется потрудиться. Ранульф, как некий король времен варварства, всех своих детей считал законными и держал при себе в замке, но на потомство сыновей правило сие, кажется, не распространялось. Братцы моего отца в пору его малолетства были сорока— и тридцатилетними мужиками и наверняка успели пошустрить в округе, но мои кузины и кузены за минувшие полсотни лет так и не объявились. Сначало было слишком опасно напоминать о своем родстве со Скьольдами, а потом и само родство это, за отсутствием выгоды, забылось.