— Когда мои воины взяли эту крепость, они, как положено, получили один день на потеху. И потешились со всеми бабами, что тут живут. Таких потоптанных баб, как твоя сестра, здесь целый женский дом. Только нескольких не тронули.
Сванхильд судорожно вздохнула. Ладони опущенных рук сжались в кулаки.
— Я не хвалюсь этим, — спокойно сказал Харальд. — Но я сделал тебя свободной женщиной Нартвегра. И ты должна понять — у нас свои правила и свои обычаи. Я стал ярлом, опираясь на простых воинов. Я сам вышел из них.
Она все молчала и молчала — только грудь поднималась от частого дыхания. Пряди волос подрагивали. Рядом, близко…
— Ты знаешь, что я и сам зверь, — выдохнул Харальд. — Ты смотрела мне в лицо — вернее, в морду. Я поступал хуже, чем мои воины. Я убивал. Мои рабыни мучились больше, чем здешние бабы. И умирали.
Мир рушился.
Здесь было столько баб. И все они, подумала Забава, перенесли то же, что и Красава.
Нет, поправилась она тут же. Красаву все-таки не тронули. А этих — толпой. И сделали это воины Харальда. С его, выходит, разрешения…
Живот свело от тошнотворного холода.
Бабка Маленя, переведя последние слова ярла, застыла в углу опочиваленки, боясь шевельнуться.
Лицо Харальда было неподвижным. Серебряные глаза сияли — и сейчас он показался Забаве похожим на то чудище, каким обернулся позапрошлой ночью, после пира. Вот только кожа не светилась…
Смог бы он тогда, вдруг мелькнула у нее мысль, обернуться в человека, не будь ее? Спросить бы, да не хотелось, чтобы бабка слышала про такое. Про него и так не по-доброму говорят.
Харальд ждал, и руки его крепкой хваткой держали ее ноги чуть выше колен. Горячие сквозь шелк.
И Забаве вдруг припомнилось — стена с оружием в его опочивальне, там, в том доме, где он жил прежде. Над кроватью, только руку протяни, и бери. То, как Харальд ей пальцы на рукояти кинжала складывал, показывая, как на него замахнуться…
Она сделала такой глубокий вздох, что голова закружилась. Спросила:
— Ты хотел, чтобы одна из твоих баб тебя убила? Поэтому мечи над кроватью держал?
Испуганное бормотание бабки, его ответ, и снова бормотание.
— Они в Нартвегре верят, что судьбу плетут норны, три богини судьбы. И у каждого своя нить. Он не хотел смерти от руки женщины. Но и не прятался от своей судьбы.
И ни у одной не хватило духа его убить, пока спит, подумала Забава.
Хотя может, он успел бы проснуться? Или успевал всякий раз…
Она облизнула пересохшие губы. Попросила голосом, который даже ей самой показался жалким:
— Спроси, бабушка — после того, как он со мной… после того, как я его рабыней стала, он кого-нибудь убивал?