– Я создан для того, чтобы любить вас, – опустившись на колено, он взял ее руку и бережно поцеловал. – Мне не нужно более никакой награды – я вознесен выше всех смертных…
На ее глазах опять блеснули слезы. Грудь бурно вздымалась в чересчур затянутом корсете, ноги подкашивались.
Он перевернул ее руку, прикоснулся губами к месту, где часто бился пульс. Надавил, медленно-медленно повел губами от запястья к локтю…
Всю свою жизнь до встречи с Арманом Мария любила страстную, бурную любовь – яростный поцелуй, дерзкие руки под юбкой, бешеный темп с места в карьер. Стремительное, суетливое утоление страсти. Она знала о своей горячей крови – несмотря на светлые волосы и глаза, темперамент у нее был южный. Она сразу загоралась, быстро вспыхивала и паче всего не терпела слабых любовников.
Арман дал ей ощутить красоту нежности. После их первой встречи – натиска, оглушившего и соединившего их – он почти всегда вел себя в постели неспешно, сдержанно и терпеливо. Не allegro, не presto – adagio, andante…
Его тихая нежность покорила Марию. Оказалось, что удовольствие, подготавливаемое на медленном огне, – слаще, чем то, что за минуту вскипает на костре, раздутом до небес. Его медленные поцелуи, поглаживания, чуткие руки и губы доводили ее до полной потери себя. После поцелуев и ласк он мог делать с ней что угодно. Язык его касался самых потаенных мест ее тела, она текла и таяла, нередко достигая вершины упоения еще до соития. Самым несносным его обыкновением было замирать, доведя ее до пика – казалось, он наслаждается, чувствуя, как необходим ей, как она хнычет, рычит, рыдает, впиваясь ногтями в его ягодицы, побуждая вновь двигаться резко и быстро.
После остановки она сваливалась в экстаз как с крыши замка Блуа – до черной пелены перед глазами, до шума в ушах. Столь сильного наслаждения она не испытывала ни с кем.
Осипшая от криков, с кровью под ногтями, она приходила в себя и видела его потемневшие глаза – он редко срывался с ней вместе.
Он насладился ее покорностью, ее беспомощностью, своею властью над ней – и только теперь отпускал себя. Во время его последних содроганий она нередко еще раз ловила волну сладострастия – что вышвыривала их на берег одновременно – со сбившимся дыханием, в поту и слезах.
С тех пор, как королева прибыла под стены Сен-Жан-д’Анжели, ежемесячные кровотечения у нее прекратились – все-таки сорок шесть лет, почти старость.
Но старой она себя не чувствовала – наоборот, словно помолодела лет на двадцать. Глядя по утрам в зеркало, она видела сияющие глаза, пылающие губы, волосы блестели и завивались, как в юности.