Во время перехода рассуждений от состояния экстаза и сути экстаза мы акцентировали внимание на выделении отдаленного образа по отношению к близкому восприятию.
Однако нам могут возразить, что отдаленное в частности воспринимается, когда дистанция видится как пространственная закономерность. Мы будем должны ответить, что без видения (пусть и неосознанного) не случается никакого восприятия, ни пространственно близкого, ни пространственно далекого. В этом есть свой особый «тон», который звучит, как голос пробуждающейся души. И именно он тихо шепчет душе об изменении положения. Это как заметить жука на руке, но при этом видеть синее небо. Обстоятельства более подходят для «мечтателя» или «утонувшего». Готовый к различению наблюдатель рассматривает даже отдаленное, как если бы оно было близким, и при этом жертвует восприятием последовательности локаций, которую он последовательно и взыскательно пропускает. Тогда взгляд на самый близкий объект, тонущий в созерцании, привязывается к образу предмета. А это означает, по крайней мере, форму, которая закрыта не через рубежи, но повсеместно окружающие соседние образы. И не только вид рассмотрения определяет расстояние до предмета, является он близким или дальним. И никто не признает, что близко — это вещественно, а дальнее — это образное. Это дает возможность возражать с правым видом: как бы то ни было, но мы оказались в неразрывном противоречии с примитивным сознанием, которое, по нашему мнению, в первую очередь было отторгнуто созерцанием. Даже сидерические клеточки созерцания изначального смысла (не говоря уже о пространственно близких предметах) хотя и облачены в отдаленность, но мы знаем или должны были знать об их фактическом характере, но ни в коем случае не те, кто переживает их в проявлении. Можно сказать, что именно в этом заключается отличительная черта древних времен, когда можно было приблизиться к звездным просторам. Шулер утверждал: «Греческая космогония знала Эроса как Творца мира, но, несмотря на свою космическую природу, он оставался Эросом Близким. Хотя он имеет более глубокий смысл, чем могло бы рассказать сегодняшнее небо, когда оно питало звезды соком Земли. Но наряду с этим указывается на понимание близости, которое требует эллинского глазомера чувственности, возникающей между небесным и земным ландшафтами. Однако их элементарная символика приобретает привлекательность конструктивным формообразованием с сужением кругозора души. Хотя это ставило бы под сомнение в первую очередь возможность уникальной красоты человеческого искусства, однако ускоряло бы направление культового в сферу логического мышления. Возможно, нет более убедительного свидетельства зависимости суждения от переживательного воззрения, чем открытие Коперником движения земли! В самом начале греки признавали гелиоцентрическую идею (Аристарх, Филос). Но для античности это был «невероятный подход», а потому все, кроме птолемеевской системы, умерло. А потому античность не знала головокружительного пафоса, который дал бы ей голос. Казалось бы, самая простая астрономическая формула оказалась наполнена смыслом самой возмутительной революции, заложившей образ пространства в душу человека!