Греческие гилики глядели широко раскрытыми глазами на благоустроенную и находящуюся в центре мироздания Землю. Рощи, скалы и шум морского прибоя виделись словами гимна во славу богини зари — Эос, которые гремели колоколами под сводами эфира. Пламя поднимается в соседние пространства, пролитый дождь оплодотворил плененную землю, освежающий ветер разгуливает средь вершин, связывая воедино верхнее и нижнее, близкое и дальнее, Землю с другими светилами. Все находится в движении и брожении, заявляет о себе, возникает и исчезает — и этим живет. Инстинкты и желания, войны и братание, тяга к насыщению и соитию пронизывают воздух, высвобождают стихию праздника, тянут небесный огонь в объятия болот, питательным туманом исходят в солнечный жар. Вера во всемогущую жизнь, в панмиксию и бесконечное преобразование наполняет кровью миф, который становится системой для древних мыслителей. Однако даже если бы они сразу отошли от него к границам восприятия и даже если бы учли цикличное возвращение полюсов действительности, то они едва ли покинули бы сферу геоцентричности, даже если бы дополнили свои познания нынешними сведениями. Их видение было обращено в пространство! Возьмем европейско-античное пространство с мифами, символами, учениями о мудрости, эпоса-ми Гомера, эолийским ладом и лирикой Пиндара, трагическими хорами, храмами и скульптурами: оно обладает формой завершенной сферы, видимая часть которой представлена в форме шатра или купола, раскинувшегося над земным ландшафтом. В античности ощущение жизни было космическим, а макрокосм оказывается отраженным в микрокосме. Это является открытием Аристарха, так как его пространство — это макрокосмическая ячейка, которая заключает в себе все происходящее, подобно наполняемому водой кувшину. Он проецирует небесные образы на образ земли в рамках земного дома. Античное пространство было ближним пространством — οικος. Но разве иначе обстоят дела с космосом у так называемых “дикарей”? Некоторые полинезийские племена пребывают в твердой уверенности, что на горизонте земля притягивает к себе небеса и удерживает их там. По этой причине они называют чужаков «папаланги», то есть “дробящие небо”, так как они уверены, что те прибыли к ним из другого мира! Но что говорит нам о близком характере первоначально пережитого и как это сочетается с учением о созерцании, которое способно узреть существенные особенности образов именно при удалении от их содержания?»
Только что мы привели отрывок еще не опубликованной работы, посвященной проблеме возникновения астрономической системы Коперника, которая подробно разбирает интересующие нас моменты и фактически подводит к ответу. Из осознания того, что οικος Вселенной разорвал «бесконечность» коперниковского пространства, можно было бы относительно точно именовать Эрос Древности как Эрос ближний. Но теперь мы можем и имеем право доказать и даже обязаны дать четкое понимание созерцательного сознания и предметного сознания с учетом расширенного толкования понятия «Эрос дальний». Это должно позволить нам использовать его для всех народов и времен без исключения. Однако мы должны предусмотреть возможные возражения, касающиеся различий в ранней и новой истории двух расово-племенных групп, а именно римско-греческого этноса (который, согласитесь, отнюдь не «природный народ») и восточных племен, прежде всего доисторических индоевропейцев. Многие из древних ведических гимнов, хотя и проникнуты коперниковским пространством, все-таки отражают блеск его образа, и ничего подобного мы не найдем ни в лирике Эола, ни в трагике Гомера. Индийская архитектура взяла больше, чем на тысячу лет отставшая европейская с пейзажными чертами романтизма и позднего барокко. Но и в западной древности вновь и вновь появлялись личности, которые проталкивали идею Ойкоса. Можно назвать, например, Аристарха Самосского, но прежде всего Гераклита с его отрицанием статичности и прямо-таки противоположными умозаключениями о реальности «вечного потока». Кстати, это и есть «Эрос далекий» в его расширенном толковании.