— Это выигранные! У меня не было ни фунтов, ни лир.
— Как не было? Были-с! Я сам видел, как вы их из кармана вынимали, я за вами, господин румынский купец, все время следил.
— И все-таки деньги не мои. У меня были только доллары!
— Как доллары? Вот это уж, извините, ваше сиятельство, ошибочка ма-а-люсенькая, вот такусенькая, но все-таки ложь! Долларов у вас было не больше сотни.
— Неправда! Вы, господа хорошие, что-то напутали и хотите во что бы то ни стало соединить меня с какими-то деньгами. Эти деньги мои, я их выиграл честно, на глазах у всех, но пришел я в клуб только с долларами и бросил на стол одни доллары. Можете справиться у крупье.
— Мо-о-лчать! Будешь еще учить, кого спрашивать! — снова рассвирепел капитан.
Но сыщик замахал на него руками:
— Тихо, тихо, Сергей Иваныч, зачем кричать, к чему волноваться, все равно господин невинно оклеветанный нами барон через пять минут сознается и без крика. Вам угодно на крупье сослаться, будто бы крупье лучше, чем я, видел, какими деньгами вы швырялись, — пож-жалуйста! Я все предвидел, — за дверью крупье! Я знал, что вы, барон, человек демократический и без очной ставки с вами не обойдешься. Сердюков, позвать свидетеля! — кивнул он головою надзирателю, стоявшему у двери.
Мозг мой напряженно работал. Я понимал, что улика моя связана с этими деньгами. Сначала я хотел было отказаться от долларов, выкраденных из сейфа Агроканаки, заявив, будто в перепутанной куче американской валюты никак невозможно отличить мои от выигранных денег. Но сейчас, когда и Литовцев, и капитан стремились связать дело с другой валютой, действительно выигранной мною, я понял: бояться надо именно выигранных денег. Но что угрожало мне? Деньги эти были, конечно, потеряны для меня, я не был настолько наивен, чтобы думать, будто этот растрепанный капитан и проигравшийся сыщик отдадут их обратно. Меня, конечно, в эту же ночь обдерут как липку, кинут в клоповник, где я проведу несколько голодных и скучных дней, может быть и неделю, после чего вышлют в любую из стран, подданным которой по своим паспортам я захочу быть. Я хорошо знал, что ничего большего мне не угрожает, ибо вешали и расстреливали только за политику. Но превратиться в обобранного дурака, да еще с изрядно побитыми боками, мне не хотелось.
В двери просунулся испуганный крупье. Он сгорбился и искательно смотрел на сидевших. Один раз он взглянул на меня и сейчас же отвернулся.
— Крупье? — спросил капитан.
— Так точно! Крупье! — по-солдатски ответил спрошенный и еще больше пригнулся.
— Этого знаешь? — ткнув в меня пальцем, спросил капитан.