— Благодарю. Успокоили старика. Вы — гений, Бетховен своего дела, дорогой Казбулат Мисостович. Кстати скажите: эти вот проходимцы, ну вот те, что расстреляны, вправду большевики или так… просто?
Икаев поднял глаза к потолку, задумался и потом ответил:
— Один — это точно. Остальные — нет, но это не важно. Они все рабочие железной дороги, известные начальству как смутьяны и великие подлецы.
Наутро после этого разговора градоначальник, объезжая Ростов, встретил возле собора ехавшего в открытой машине Фрейтенберга. Когда автомобиль поравнялся с фаэтоном, Греков, высунувшись наполовину из экипажа и широко улыбаясь, приветствовал майора. Фрейтенберг очень сухо мотнул головой градоначальнику и отвернулся, продолжая разговаривать с немецким офицером, ехавшим с ним. Греков был ошеломлен. Еще день назад этот самый Фрейтенберг и на круге, и в доме атамана, и у себя в миссии был достаточно вежлив с ним — и вдруг… такой оскорбительный кивок головой. Грекова даже передернуло. «Погубил, погубил меня этот проклятый абрек, головорез, азиатская морда Икаев», — забывая свое восхищение перед «Наполеоном», в тоске подумал он.
— И надо же было мне ввязаться в эту дурацкую историю с лакеем… Старый дурак, осел, — стуча пальцами по лбу, забормотал он.
Прохожие не без удовольствия глядели на градоначальника, тыкавшего себя в голову пальцем.
— Чего изволите, ваше высокоблагородие? — не разобрав бормотания Грекова, повернулся к нему кучер.
Этот вопрос отрезвил полковника. Он дико огляделся, покачал головой, тяжело вздохнул, привстал и, крестясь на собор, прямо с фаэтона отвесил куполам и сиявшим на них крестам три низких, истовых поклона. Кучер, привыкший к чудачествам своего господина, натягивая вожжи, задержал коней, боясь, как бы градоначальник в порыве молитвенного экстаза не выпал на мостовую. Покончив с поклонами, Греков тяжело опустился на сиденье и, уже успокоенный, натянул на голову фуражку.
Подъезжая к градоначальству, Греков увидел немецкую машину, остановившуюся у подъезда. Из нее, сверкая, касками, вышли два незнакомых ему немецких офицера. Немцы прошли в глубь дома. «Завалил, завалил меня, проклятый душегуб, — холодея от страха, подумал Греков. — Отрекусь, свалю все на него. Что называется, и понятия не имел. Черт с ним, с башибузуком, у него небось ни жены, ни семьи. И как он может доказать разговор наш? Свидетелей нет, а о нем, разбойнике, весь город говорит», — вдруг надумал он. Ему стало легко, и, готовый ко всему, градоначальник вошел к себе.
Оба немецких офицера очень любезно поздоровались с ним. Греков молча пожал им руки, выжидательно глядя на них.