— Так точно, господин полковник, мы ясно слышали эти слова! — давясь от смеха, подтвердили офицеры.
— И я тоже слышал, — заявил шофер.
— Я… я… буду жаловаться… я… я… генералу Врангелю заявление сделаю.
— Что? Жаловаться будешь? Молчать, кислая шерсть, взяточник, сук-кин сын, а то я тебя самого в холодную упрячу! — очень тихо и очень выразительно пообещал полковник и внезапно закричал: — Через пять минут чтобы все было в моем кабинете! Да руки по швам, когда с вами говорит начальство!
Голоскухин что-то невнятно пробормотал, вытягиваясь перед Татищевым, словно рекрут перед грозным капралом.
— А его держать до моего распоряжения в контрразведке! — И, сделав жест шоферу, Татищев отвернулся. Машина мягко взяла с места и исчезла в темноте двора.
— Идемте, милостивый государь, в помещение, — вежливо обратился один из офицеров.
— До свидания, папа Голоскухин! Тю-тю, брат, деньги!.. Что теперь останется детишкам на молочишко! — издевательски сказал я и расхохотался, глядя, как капитан, даже не слышавший моих слов, изо всей силы ударил по лицу Захаренко, так неудачно отводившего меня в каземат.
***
Мое положение, черт побери, если и не осложнялось, то, во всяком случае, становилось своеобразным. Зачем, по какой причине этот откормленный гвардейский полковник отобрал меня у сыскного капитана? Мои доллары? Положим, они заинтересовали его, но ведь еще до этого он зачем-то внимательно оглядывал меня? Но зачем? Политикой я не занимался, — значит, для контрразведчика ценности не представлял. Судя по его тону и довольно дружелюбному отношению ко мне, вредить не собирался, скорее можно было предположить, что я был нужен ему. Но для чего? Какое отношение имел я к крымской контрразведке и ее сиятельному начальнику?
Офицер отвел меня в небольшую комнату и положил передо мной несколько крымских и константинопольских газет. На мой вопрос, зачем я здесь, он пожал плечами и удалился. Отодвинув в сторону газеты, я припоминал все детали сегодняшнего дня. День был очень богат приключениями, но, как видно, они еще не кончились, что-то еще ждало меня впереди. Утренняя прогулка, встреча с незнакомкой, утро, полное впечатлений от встречи, клуб, игра, деньги, потом сыскное отделение и ловкий трюк ищейки, на который я так глупо попался. Я вспоминал разъяренное лицо обескураженного Голоскухина, когда он, матерясь и хрипя, в бессильной злобе колотил по глупой морде Захаренко. Вспомнил и расхохотался.
— Вот это хорошо! Хороший смех говорит о спокойной совести. Не правда ли? — услышал я за собою.
За столом, опершись о него руками, стоял полковник Татищев. Когда он вошел, я не заметил.