— Слава богам, — произнес мужчина. От напряжения он весь вспотел, но, казалось, не замечает этого. — Все равно как кобылица во время течки. Смотри.
Он вытащил серый овал яйца и протянул его другу. Тот отрицательно помотал головой и, так и не подложив руки, произнес:
— Стало быть, место для первого камня выбрано. Осталось решить, какими будут длина с шириной.
— Мелочиться не нужно, — ответил мужчина. — Хотя и особо размахиваться тоже ни к чему, а то от одной только мысли, что надо в другой конец хадзара пройти, заранее уморишься.
Он улыбнулся. Ему хотелось смеяться, месить руками волну, бежать, сделать что-то большое и громкое, похожее на счастье, но ему мешало присутствие второго.
— По мне, — сказал друг, тщательно выговаривая слова, — уже довольно будет, коли бурка моя без складок развернется да рядом с нею кинжал уместится.
Мужчина вмиг помрачнел и сказал:
— Не могилу все-таки выбираешь.
Иногда он чувствовал себя особенно виноватым, и тогда ему казалось, что дружба — худшее из испытаний. В ней постоянно преданность мешалась с досадой от невозможности предать.
— Сколько бы ты ни запросил, полдома — твои, — сказал он глухо, сквозь зубы, а про себя подумал: чего ему еще? Не могу же я променять свою кровь на свою вину. Мне нужен этот дом, чтобы пустить здесь корни. И потом, он ведь сам на том настоял… — Ты отказался от шалаша, и я не перечил. Теперь ты отказываешься от того, чтобы стать ей братом. Так понимать?
Друг отвернулся, пожал плечами. Так и не поворотив к нему лица, ответил:
— Лисе нора нужна, а улитке и раковины хватает, только и всего. Ладно, не бери в голову. Лучше скажи, когда копать начнем?
Они начали в тот же день. Сделав разметку и обложив колышками углы, они взялись за работу. К вечеру они раскопали ровные желоба под две стены и почти напрочь забыли про давешнюю перепалку. Разрумянившись от трудов, они стали похожи на двух здоровых юнцов, за плечами которых не было ничего, кроме беззаботного чистого неба. Встретив их возвращение, женщина вдруг поняла, что выпала из их слов и мыслей на целый радостный день и что теперь ей предстоит покорно ждать, пока один из них не удосужится над нею смилостивиться и заново прозреть лицом. Это была ревность, справедливая, но унизительная, отчего женщине сделалось тесно и противно в себе самой. В такие минуты она с горечью думала, что недостойна быть его женой, и всячески старалась выказать приятие их дружбы, безжалостно пользовавшейся правом своего первородства. «Я недостойна его, — внушала она себе свою робость, чтобы разбудить в сердце стыд. — Так нельзя. Я должна научиться терпеть. Ради него, ради себя и ради ребенка».