– Нельзя бросить его здесь одного, – всхлипывает Либби.
Сирены продолжают вопить. Сара выглядывает на улицу. В темноте не разобрать, откуда дым и насколько близко или далеко его источник.
На нее вдруг нисходит нечеловеческое спокойствие. Необходимо принять ряд важных решений. Папа бы хотел, чтобы они отправились в безопасное место. Хотя бы вниз, с вещами, готовые удрать в любую секунду. Однако они поступят иначе.
– Мы не бросим его, – заявляет Сара. – Останемся здесь, что бы ни случилось.
Снаружи эвкалиптовые деревья гнутся под мощными потоками ветра, ветви царапают крышу, цепляясь за кровлю как за балласт.
– Вспомни, сколько лесных пожаров вспыхивало в этих местах, – говорит Сара, придвигаясь поближе к сестре, – а дом все равно устоял.
Ночь напролет они сидят в одних рубашках, стискивая вялые руки отца, и томятся в мучительном ожидании развязки.
Через три квартала сирены вырывают Натаниэля из омута беспокойного сна. Во сне им с Генри на тридцать лет меньше – два молодых профессора только познакомились. Двухлетняя дочка Натаниэля играет с кубиками на ковре в крохотной квартирке, которую он снял после развода. Генри лихорадочно ищет что-то. Обыскивает квартиру. Переворачивает все вверх дном. Натаниэль заранее знает, что Генри ищет яд и хочет его выпить. Непонятно только зачем. Генри умоляет Натаниэля помочь. «Не могу больше так жить», – повторяет он. «Жить как?» – недоумевает Натаниэль. Во сне он тщетно пытается понять причину. Из комнаты Генри таинственным образом попадает в гостиную бабушки Натаниэля в Мичигане. Каким-то чутьем Натаниэль угадывает, что яд спрятан в дедушкиных часах, тикающих в углу. Он знает, но не говорит. «Почему?» – как заведенный спрашивает Генри. Несмотря на внешнюю молодость, в его глазах застыла боль отжившего свой век старика. «Почему ты не хочешь мне помочь?»
Натаниэль просыпается мокрый от пота, чувствуя напряжение во всем теле.
В давние времена он счел бы свой сон пророческим. А в конкретные исторические периоды принял бы его за глас Божий.
Приснись ему такое лет пятьдесят или сто назад, в эпоху Фрейда, ведущие эксперты объяснили бы: сон вовсе не о Генри, а о детстве Натаниэля, подавленном сексуальном влечении, истинный же смысл таится в недрах подсознания и нуждается в анализе.
Однако почитатели Юнга наверняка опровергли бы мнение коллег. Нельзя сбрасывать сон со счетов и сводить все к сексу. Как любил говаривать студентам Генри, стих есть стих и переводу не подлежит. Кроме того, последователи Юнга обратили бы внимание на архетипы коллективного бессознательного: образы отца и ребенка, часы.