– Я имею в виду, что мы не можем сосуществовать, как прежде. Мы не женаты, и мы не друзья. Ничего не выходит, Джессика, это плохая ситуация.
– Она была такой последнее время, но все придет в норму, если ты перестанешь дергаться.
– Нужно все упростить. Человек должен упрощать свою жизнь.
– Не понимаю почему. Ведь жизнь вообще не проста.
– Да. Но должна быть. Человеческая жизнь должна быть проста и открыта. Но если все это так и будет продолжаться, то она таковой не станет. Мы живем как наркоманы какие-то.
– Нечему продолжаться, кроме моей любви. Вот что тебя беспокоит.
– Хорошо, меня это беспокоит. Я не должен был допустить такие отношения между нами с самого начала, Джессика. Ответственность лежит целиком на мне. Я повел себя совершенно неправильно.
– Мне кажется, что то, что ты вступил в эти отношения, – самое лучшее, что ты сделал за всю свою жизнь, каков бы ни был финал.
– Прошлое все равно останется, каков бы ни был конец.
– Почему ты не можешь жить настоящим? Ты живешь где угодно, только не в настоящем. Почему ты не можешь быть просто милосердным ко мне?
– Мы – люди, Джессика. Мы не можем жить только настоящим.
Джессика закрыла глаза. Ее любовь к Джону была такой сильной в этот момент, что будто заживо сжигала ее. Она подумала: если бы я могла исчезнуть сейчас и пеплом упасть к его ногам.
Его внезапное решение не видеться больше было совершенно непонятно девушке. Это было как смертный приговор, который вынес тайный суд за неизвестное преступление. Все ведь было как раньше, и вдруг это случилось.
Джон Дьюкейн был первым человеком в жизни Джессики, на которого она могла опереться. Она не знала своего отца, он умер, когда она была еще младенцем. Дом матери и отчима, типичный дом рабочего класса, был ей чуждым, и она наконец сбежала оттуда в школу искусств. Но ее студенческая жизнь казалась Джессике теперь какой-то нереальной, в воспоминании она всплывала как какая-нибудь случайная пьянка. Она спала с разными парнями. Она перепробовала множество новых и модных течений изобразительного искусства. Но никто и не пытался учить ее.
Как и большинство ее соучеников, Джессика не была христианкой; Джон Дьюкейн даже не понимал до какой степени. Она не только никогда не верила и не молилась, но ни в школе, ни дома ее не познакомили ни с библейскими легендами, ни с учением церкви. Христос был просто мифологическим персонажем для нее, она знала о нем столько же, сколько и об Аполлоне. Она была чистейшей язычницей, хотя это слово предполагает некоторые убеждения, которых у нее не было. И если бы кто-нибудь вознамерился спросить ее, зачем и ради чего Джессика жила в студенческие годы, ответ, возможно, звучал бы так: «Ради юности». Ее и ее друзей объединял и укреплял один символ веры – они были молоды.