Ладно, не его дело, кто и чем тут занимался на этой постели, а вот где хозяин? Развернувшись, он направился на кухню, но тут же остановился. Оттуда, из-за закрытой кухонной двери, доносились странные звуки. Кто-то тихо скулил, или постанывал, или плакал… Крячко бросился вперед, уверенный, что увидит раненого или умирающего человека после ночной пьянки, может, и драки. Он рванул дверь и, замерев на пороге, с облегчением пробормотал, глядя на лежавшего на полу человека:
– Гребаный ты эмбрион!
Было ему на вид лет тридцать или тридцать пять. Обрюзгший, с рыхлым брюшком и трехдневной щетиной на дряблых щеках, он лежал на полу в одних трусах, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Так он проспал, наверное, всю ночь и замерз теперь до крайности. Да и хмель вышел, трясет его, вот и начал постанывать во сне. Ну ничего, подумал Крячко, сейчас я тебя приведу в чувство.
Он присел на корточки перед «эмбрионом» и громко крикнул ему почти в самое ухо:
– Отряд, подъем! Осужденный Пашутин, подъем! В ШИЗО Пашутина, в карцер! Без курева, без магазина! Осужденный Пашутин, встать, твою мать!
Паштет после первых же слов засучил ногами, начал руками хватать вокруг себя пол, как будто не понимал, где находится, а может, в поисках одеяла или одежды. Он раскрыл глаза и с ужасом увидел нависшее над ним лицо Крячко, продолжающего выкрикивать угрожающие фразы из лагерного распорядка. Опрокинув стул и больно ударившись плечом о шкаф, отчего внутри зазвенела посуда, Пашутин вскочил на ноги, весь трясясь как осиновый лист от озноба и страха. Он ошалелыми глазами озирался по сторонам и только втягивал голову в плечи после каждого нового выкрика оперативника.
– Это вы! – наконец выдавил из себя Пашутин, понемногу начав воспринимать окружающую действительность. – Что это? Где это я?
– Что, свежо еще в памяти? – рассмеялся Крячко. – Неприятные воспоминания? Не хочешь больше на зону, а, Паштет?
– Нет… зачем это? – промямлил Пашутин, обхватывая руками свои голые бледные плечи.
– А вдруг я за тобой приехал… в колонию тебя отвезти? Прямо сейчас – и в «собачник», а потом по снегу бегом в «предбанник» – и на корточки. И ждать, пока вызовут. А потом в «жилуху», на верхнюю шконку. А на тебя уже паханы поглядывают снизу и нехорошо усмехаются. А, Паштет?
– Не надо, – простонал Пашутин, лязгая зубами от холода и от страха, потому что из-за сильного похмелья никак не мог вспомнить, что было вчера и почему здесь появился этот человек.
Трясло Паштета довольно основательно, и Крячко рявкнул ему, чтобы он бежал в комнату и одевался. Осмотревшись на кухне и сплюнув в душе презрительно на пустые бутылки и объедки, разбросанные по столу и по полу, Стас нашел одну недопитую бутылку, в которой плескалось граммов сто водки, и взял ее с собой.