– Чего того? – Катерина засмеялась. – Ты меня, Костенька, не стращай. Я же знаю, что ты меня любишь.
– Н-ну, люблю, – смешался Костя.
– Вот завтра ребеночком и займемся.
– Нет, сегодня! – Он грубовато двинул Катерину локтем. – Давай-ка вниз, на шкуру, слезай.
– Зачем это? – Катерина сробела.
– Кровать скрипит – бабка чует все.
Катерина сползла на шкуру. Волчий мех был неуютный, жесткий и чуть покалывал спину даже через сорочку. Костя грузно налег поверх, стиснув ей ребра, так что Катерина едва могла вздохнуть. Ей сделалось жутковато, и из горла вместо любовного стона вышло мычание – Костя зажал ей рот, почитай, вконец перехватив дыхание, и так колбасил ее до полного утомления, покуда самому не стало противно. Наконец, отвалившись, он тяжело перевел дух и зарылся лицом в мех.
8
Первый снег поспешил покрыть землю уже в октябре. По утрам было еще светло, и от этого чудное рождалось впечатление не осени, а весны. Но серые вороны, клевавшие по дворам всякую пакость, удручали, и светлые надежды гасли в зачатке.
Зима, по крайней мере, не врала. Она сулила только темень, холод и скудость пищи. В поселке отогревались водкой, сквозь снежную мглу едва проклевывалась охота жить дальше. С холодами вернулась прежняя напасть: уже замечали поутру в окрестностях волчьи следы и, хотя овцы пока были целы, во тьме близкий тоскливый вой наводил жуть, будто волки плакали по покойнику. Бабки судачили так, что кто-то умрет. Смерть в поселке стала не в диковинку, но само ожидание ее наводило уныние.
И только Костя, вопреки волчьему прорицанию, с озлоблением вершил всякую ночь работу по продолжению рода. Без нежности, остервенело загонял он в Катерину свое семя, будто молотом долбал самое ее нутро, желая приковать к полу. Манеру взял повергать ее прямо на шкуру в удобный момент, поскольку кровать к тому времени расшатана была вдрызг и держалась качко, на честном слове. Черный огонь в глазах его разросся, оттого все лицо казалось теперь темным. Он будто помешался на одной мысли и, подзуживаемый бабкой, рылся украдкой в Катерининой сумке, проверяя, не пьет ли она поперек ему свои таблетки, ведь желанной беременности не наступало, и мертвая сумеречная зима постепенно поглощала последние чаяния.
Они по-прежнему посещали баню вдвоем, но – единственно ради помывки. Костя молча мылился, поддавал пару… Потом уже, напоследок, зло сжимал Катерину клещами рук и пронзал колом до самого горла, так что она хрипела, трепыхаясь.
В субботу как-то зашел по-родственному Пекка Пяжиев, выкатил пузырь, заработанный якобы на колке дров для директорского камина. Катерина, скользя тенью, быстро накрыла на стол и уселась в уголке, возле печки. Подцепив вилкой огурец, Пекка крякнул: