– От сеструхи-то, гляжу, одна чешуя осталась. Видно, трудитесь ночами почем зря.
– То-то и оно, что зря, – хмуро ответил Костя. – Пусто у ней внутри, аж звенит.
– Ну, иной бабе портки мужские понюхать достаточно, а с другой еще повозись. Дело-то житейское.
Костя не ответил, и Пекка сник, учуяв недоброе:
– Полгода, почитай, живете, а ты оргвыводы сделал.
– Не я, а жисть за меня решила. И точку поставила.
– Ну-ка, ну-ка, – Пекка встрепенулся и, косясь на Катерину, ткнул Костю вилкой. – Выйдем-ка перекурить.
– А при ней нельзя? Навряд ли ей повредит.
– Нельзя! – Пекка слабосильно стукнул по столу. – Потому что… женщина она!
– Женщина, – с ухмылкой передразнил Костя. – Ну пошли, коли так.
Двор дышал стужей, от которой все живое забилось по щелям, не высовывая носа наружу.
– Проблемы у вас, гришь? – с ходу завелся Пекка.
Костя вместо ответа длинно сплюнул.
– А че ты сразу на сеструху-то валишь? Может, сам виноват.
– Ага, сам! Катьку-то я не девицей брал. Че там у ней в городе было? С кем колготилась? Вот, ты сам знаешь? Может, она из абортария не вылезала. Или в канализацию ребеночка скинула. Нынче так!
– Дурак ты, Костя. Она ж у меня с душой.
– А я не с душой?
– У тебя, Костя, душа вся в хер вылезла. То-то Катька и клюнула. Потому что она обыкновенная баба, хоть и ученая.
– Крепко, видать, ученая: детей в утробе травить. То-то я гляжу, с детсадовской ребятней она больно ласкова. Смыслит, видать, что своих заиметь не может. Об таком вообще-то предупреждают заранее.
– Ну и сволочь ты, Костя! Знал бы я наперед…
– Нет, это я наперед бы знал.
Пекка смачно ругнулся, но в драку не полез, а тихо ретировался и поплелся домой восвояси.
В самый сумрак зимы, когда дня хватало на спичечный чирк, занеможилось Катерине. Бродила, пошатываясь, и все у нее валилось из рук. Костя даже затревожился: не ровен час откинет коньки, потом разговоров не оберешься, что уморил, мол. А он не уморил, он поедом нутро свое грыз, что бабенку-то взял с гнильцой. Да куда теперь ее, на улицу не прогонишь, как приблудную кошку.
В пятницу с работы вернулся, глядь – а она и вовсе сквозистая сидит, на просвет обои видать. Костя даже поморгал: не наваждение ли. Подошел поближе, потрогал – живая, шевелится.
– Ты… это… – сказал Костя робко. – Картошки побольше жри, че ее жалеть: полный погреб. А то мне скоро перед людьми стыдно будет.
– Стыдно, говоришь, – Катерина зыркнула злобно. – Садись, сам перехвати, после поговорим. Новости есть.
– Какие еще новости?
– Да ты ешь, ешь, – Катерина начерпала тарелку супу и поставила перед Костей.