Нет, теперь впереди только ветер и снег.
И насмешки. А стоит ли дальше так жить?
Грех унынья, оправданный, впрочем, вполне,
Если прежнюю жизнь без конца ворошить.
В ней плевки поцелуев, разящих вином,
Послевкусие, горькой любви атавизм,
Пережитки надежды. Не все ли равно?
Неужели оно называется жизнь?
На задворках любви прорастают цветы
Среди сорной травы, среди мертвых камней,
Там манящие маки разинули рты
И безмолвно поют в утешение мне.
Там гуляют собаки стоглазой толпой,
Удивительно нежно глядят на меня
Кобели, увлекая хвостом за собой,
Чтоб остатки любви до конца разменять.
И какая-то сучка, чей жалкий живот
Безнадежно исполнен хвостатых ребят,
Материнского счастья безропотно ждет.
Почему так же просто не радуюсь я?
Еще одно стихотворение в будущий сборник. Ну и что? Кто обрадуется, что наконец-то у нее выйдет книжка, кроме разве что мамы? Ну, еще в местной газете напишут, в отделе культурных новостей, что такого-то числа состоялась презентация поэтической книжки…
В редакции царило затишье. Сдав очередной номер в печать, Саша-Сократ уехал в санаторий, деятельность замерла, впрочем, и при нем она не бывала бурной. Так, наведывались авторы, которым было что сказать человечеству, как они полагали. Однако почти ничего яркого, свежего… Можно было спокойно заниматься своими делами, высиживая в кабинете отпущенные на работу часы, пить чай с печеньем и созерцать, как за окном по осени затухала жизнь.
Однажды явился Вадим Сопун. Ворвался странно веселый, яркий, в ковбойской шляпе и остроносых «казаках», купленных явно на барахолке. Сказал, что принес статью, которую Наденьке следовало во что бы то ни стало протолкнуть в печать, пока Саша-Сократ отдыхает, потому что Саша трус и подхалим, лижет задницу местному начальству из страха, что журнал закроют. А журнал неминуемо закроют, потому что читать в нем нечего, кроме маразматических мемуаров и жидкой прозы, похожей на столовский супчик, – вроде плещется в тарелке, а не насытишься…
– Давай сюда, – коротко и сухо ответила Наденька.
Она пока что только убедилась в том, что Сопун вернулся домой, потерпев в столице окончательное фиаско, и что клоунский его наряд был своеобразной реакцией на это фиаско. Наденьке рассказывали еще летом, что после развода со своей музыкантшей ему оказалось попросту негде жить, снимать квартиру в Москве было не по карману, постоянной работы так и не нашлось, перебивался случайными заработками… В общем, банальнейшая и вполне предсказуемая история. Провинция все же крепко держала своих сыновей, не позволяя им выпорхнуть в большой мир и расправить крылья. Рано или поздно они возвращались, кляня на чем свет провинциальную скуку, глупость и бездарность местной жизни, однако в иных краях приходились и вовсе не ко двору. А теперь и в родном городе Сопуна на работу никто не брал, поэтому квартиру ему приходилось по-прежнему сдавать, а жить в отцовском доме на Старой Петуховке с дровами и водокачкой через квартал. И что толку человеку от трудов его?.. Нет, какая дурная, бесконечная получалась круговерть. Что же, сколько ни рыпайся, а все равно окажешься на прежнем месте, там, откуда так хотел вырваться. И то, что ты лелеял в мечтах, рано или поздно разбивается «о деревянную жопу реальности», как точно подметил один местный классик, автор «Северных зорь», хотя «жопу» в печать, конечно, не пропустили, нашли какой-то постный эквивалент…