Всё это он сказал беспечным тоном, словно поделился какой-то незначительной информацией, но взгляд у него серьезный.
– Я просто хочу, чтоб ты поняла, – произносит он. – Я обязан королевской семье всем. Всем.
Оттолкнувшись от стены, он бросает кепку на стул возле двери.
– Вот почему в тот первый вечер я вел себя по-свински.
– Честно говоря, ты почти всегда, сколько я тебя знаю, ведешь себя по-свински, – замечаю я, и Майлз вновь слегка улыбается.
Волосы у него слегка подсохли и вьются, обретая насыщенный золотистый цвет, а на скулах играют тени.
– О да, – признает он. – И мне очень стыдно. Правда.
Сглотнув, я отмахиваюсь. Сейчас не время становиться друзьями. Когда я осознала, что он невероятно красив, когда идет дождь и горит очаг, и на целые мили вокруг нет ни души…
Но все-таки я не удерживаюсь.
– Ты тоже очень много сделал для Себа. Ты вытаскивал его из неприятностей. По возможности, конечно.
Майлз кивает:
– Это нелегкая работа.
– Я просто хочу сказать – да, Бэрды много сделали для тебя. Но ты всегда возвращал долги.
Майлз изучает мое лицо. И лучше бы он перестал: я чувствую, как у меня поджимаются пальцы на ногах, сердце так и скачет, а щеки горят.
– Спасибо, – негромко произносит он, а затем, наверное, чувствуя себя так же странно, как и я, садится у огня, взяв брошенное мной одеяло и устроив себе из него подстилку. Майлз подтягивает колени к груди и обвивает их руками. Я опускаюсь рядом.
Но не слишком близко, конечно.
Мы сидим молча и смотрим на огонь, а потом я слегка откидываюсь назад, упершись руками в одеяло.
– Думаешь, Глиннис заставила кого-нибудь прострелить нам покрышку?
Майлз смеется и качает головой:
– Не исключаю. Старушка Глиннис – цепной пес режима.
– Пожалуйста, пожалуйста, скажи мне, что ты хоть раз назвал ее старушкой в глаза.
– Нет. Предпочитаю, чтобы мой язык оставался у меня во рту, а не висел у нее на стенке.
Скрестив ноги, я поворачиваюсь к нему:
– Я тебе дам миллион долларов, если ты это сделаешь.
Майлз смотрит на меня, склонив голову набок:
– Миллион?
– Ну или сколько у меня лежит дома в кошельке. Кажется, фунтов пять вашими странными деньгами.
– Знаешь что? – говорит Майлз и тоже откидывается назад. – Я назову Глиннис старушкой, если ты пообещаешь выпить «Кубок Пимма». Залпом.
Я морщусь и высовываю язык:
– Фу.
И он вновь смеется, и я улыбаюсь в ответ, а затем опускаю глаза и понимаю, что наши руки почти соприкасаются.
Майлз прослеживает мой взгляд и перестает смеяться.
Это просто руки, которые лежат на одеяле. Его – изящные, с длинными пальцами, и мои – с облупленным лаком и колечком на мизинце.