— Тогда поднимайте робят домой! — бросил клич Иван. — Сегодня ночью и уйдём.
В предрассветной мгле наш полк тихо снялся и двинулся к Дону. Казаки весело посмеивались, представляя ярость Долгорукого, пели песни и предвкушали скорую встречу с жёнами, детьми, родственниками и друзьями.
Не знали мы и не гадали, что князь Юрий послал за нами стрельцов с наказом:
— Как разойдутся казаки по станицам — хватайте говорунов по куреням и ко мне…
…Наказ князя стрельцы выполнили легко…
Рано утром нас, связанных и обезоруженных, словно воров, вывели из холодного куреня, в котором продержали целую ночь, на центральную площадку лагеря. Стрельцов выстроили перед площадью, а нас вывели вперёд. Долгорукий, в полном боевом вооружении и блестящих доспехах, завидев нас, нетерпеливо заёрзал в седле. Мы не обращали на него внимания — наши взгляды приковала к себе чёрная виселица, вытянувшая уродливый клюв на другом конце площади.
— Ужель они посмеют вздёрнуть казака, как какого-то вора?! — сплюнул под ноги Шелудяк. — Заварили кашу!
— Не робей, робяты, чай, всех не вздёрнут! — прошептал Иван, оглянувшись на меня.
— Да нет, — покачал я головой, — они просто пугают, — мой голос стал хриплым, словно кто-то стиснул горло стальной рукой, мешал говорить.
— Казака не испугаешь! — Иван вздёрнул голову и стал смотреть на подъезжающего к нам Долгорукого.
— Становись! — стрельцы, подталкивая бердышами, выстроили нас в одну шеренгу.
Лицо князя озарилось улыбкой — он остановил коня напротив Ивана. Повернувшись в седле, воевода обратился к брату:
— Расскажи нам о казацкой воле — видно, она выше государёвой службы?! Если так, то это разбойницкая воля, а разбойников надо карать.
Иван презрительно сплюнул под копыта чёрного жеребца. Князь изумлённо выпрямился и некоторое время молча разглядывал брата, словно видел его впервые. Глаза его постепенно темнели, наливаясь гневом. Он молча поманил к себе стрелецкого голову.
— Этого — повесить! — кивнул он пальцем на Ивана. — Остальных бить кнутом нещадно. Каждому по десять ударов! — его слова повисли среди всеобщей тишины.
Стрельцы и казаки молча осмысливали услышанное. Мы не могли поверить в такой суд. Два дюжих стрельца заломили Ивану руки и поволокли к виселице.
— Иван! — сорвался мой крик.
Брат обернулся:
— Спокойно, Стёпа — поклонись вольному Войску Донскому от меня, поведай о службе государю. Скажи — поминал, мол, Иван, перед смертью своих товарищей…
— Брат!!! — рванулся я вперёд, но товарищи схватили за руки и скрутили.
— Опомнись, дурачина! — горячо зашептал Шелудяк.